Вены застыли в моих руках.

Через неделю я знала все: что зовут его Леня (ужасно банальное имя для такого, как он), что он поет в музыкальной группе «Лосось и авокадо», что по понедельникам и четвергам у них репетиции, что ему 22 и по образованию он биоинженер, а по призванию артист, что осенью будет поступать во ВГИК на второе высшее, что у него 41-й размер ноги (я изучила его зимние ботинки в учительской раздевалке), что у него есть кот по имени Флинт, что у него на груди есть татуировка – бумажный кораблик, что его телефонный номер можно найти в школьной группе ВКонтакте, там, где указаны номера тех, с кем можно связаться для участия в новогоднем концерте.

Мама говорила: скажи.

И я решила пойти самым легким путем из возможных: спеть ему песню. То есть сказать все, не сказав ничего.

Я записала его номер, нашла во всех мессенджерах, открывала их по сто раз на дню, чтобы проверить, когда он был онлайн. Он всегда был онлайн несколько секунд назад, и я могла написать ему, отправить смайлик, голосовое сообщение или видео, но меня хватало только на тихие походы следом по извилистым коридорам школы.

Я не спрашивала, Леня не отвечал.

Я скачала сотню его фотографий из всех открытых альбомов, сидела вечером над тетрадкой, клетки которой становились выпуклыми и расплывались под каплями слез, с телефоном в руках и листала, листала, листала эти фотографии, пока мама не отнимала телефон. Пока Вера не выключала свет.

Я столько раз хотела поговорить с ними, спросить их, как быть, – но ни одна из них не казалась мне здесь экспертом. Как можно спросить о любви кого-то, кто сам не смог удержать и спасти любовь? Эти неудачницы, эти одиночки, эти несчастные. Как я жалела их и как на них злилась.

Только однажды мама спросила меня, отчего я плачу. И я сказала ей:

– Вряд ли ты что-нибудь в этом понимаешь.

– Неужели? – мама посмотрела на меня так, что стекла в ее поддельных очках без диоптрий задрожали. – Плачешь из-за логарифмов?

В школе я отпрашивалась с урока, пробиралась в раздевалку и обнимала его вязаный свитер. Этот запах – как бы вам рассказать о нем – сандал и лаванда, свобода и ветер, резкий шаг и дерзость, сигаретный дым и упрямая кожа, предчувствие близкой грозы. Я не знала, что это было – туалетная вода, мыло или кондиционер для белья, но это помогало мне, как хищнику, напасть на след и вызывало ломоту в пальцах.

В понедельник после третьего урока я написала в комментариях к посту про школьный новогодний концерт, что хочу участвовать. Что буду петь песню и хотела бы, чтобы он подыграл. Он и «Лосось и авокадо», разумеется. В понедельник после пятого урока я получила уведомление. Он написал: «Оке, приходи в четверг на репу».

Мама говорила – скажи, но не предупреждала, что мне ответят.

Я стояла на входе в столовку и чувствовала, как все вены в моих руках заискрили и стали горячими, как пюре. И такими же мягкими. Я села на лавочку, потому что ноги дрожали, и сделала скрин этого сообщения, проверила, точно ли он сохранился, перечитала его, а потом перечитала снова. Если бы меня разбудили ночью, я могла бы продекламировать этот ответ и записать его с закрытыми глазами невидимыми чернилами.

Он мне ответил, и это начало всего.

К первой репетиции я готовилась, будто к свадьбе. Вера согласилась поехать со мной в магазин и купила два новых платья. Одно было одновременно праздничное и спокойное, сдержанно блестело и лежало на мне, как чешуя серебряной рыбы. Второе – серое, платье-мешок без особых примет. Я хотела, чтобы Леня сразу меня запомнил, какая я модная, какая стильная. Вера сказала, что классно было бы надеть с этим красные колготки, как часто делала моя мать, но я заверила ее, что мода на безумие давно утихла.

– Мода на безумие никогда не утихнет, деточка, – сказала Вера. – По крайней мере, я только вчера видела такое смелое явление в жизни.

– Где же? – я ковыряла носком «Мартинса» плитку торгового центра, нетерпеливо ожидая лифта, чтобы спуститься на паркинг.

– Да в одном баре.

– В баре?

– Ну да, ходила, знаешь ли, на свидание.

Я оторвалась от плитки.

– Ты ходишь на свидания?

– А я похожа на совсем древнюю старуху, да?

– Нет, но… Просто неожиданно как-то.

– Честно говоря, я сама не ожидала. Но я же установила тиндер, а там…

– Нееет, Вера, ты что, знакомишься по интернету?

– А где ты мне прикажешь знакомиться? С пациентками на гинекологическом кресле?

– О боже.

– В общем, если тебе интересно, я познакомилась с одной девушкой, у нее были красные колготки и зеленое платье, и я даже, вероятно, увижусь с ней еще раз.

– Вероятно?

– В субботу, если быть точной.

– А сколько ей лет?

– Нормально.

– Вера…

– Ну, она старше тебя.

– Это обнадеживает, но…

– Не веди себя как полиция нравов, мы уже взрослые люди. Ты взрослая? Я могу обсуждать с тобой серьезные вещи?

– Я до фига взрослая, но не заставляй меня залезать в твой телефон, когда ты уйдешь в душ…

– В таком случае я возьму телефон с собой.

– То есть ей что, 18?

– О.

– О?

– Как бы там ни было, 18 – это совершеннолетие.

– Да, но это как бы… Моему парню почти 23.

– Твоему парню?

– Ну, не парню…

– Не парню?

– Короче, я хотела бы, чтобы он был моим парнем, но пока он еще об этом не знает.

– Хочешь получить совет?

– От женщины, которая встречается с юными красными колготками из тиндера? Нет уж, спасибо.

– Я не встречаюсь, я сказала, что встречусь с ней в субботу.

– Точно, а не вероятно.

– И тем не менее я хотела бы дать тебе совет.

– Кто ж тебя остановит.

– Никогда не говори «мой парень», потому что, когда вдруг выяснится, что он не твой, будет чуть больнее, чем было бы, если бы ты так не говорила.

– Чего?

– Словом, просто не говори «гоп».

– Спасибо за поддержку, мать!

– На самом деле я верю, что у тебя все получится.

– Звучит не очень.

– Я тебе очень этого желаю, правда. Но в жизни бывает…

– Заткнись, я тебя умоляю. Я устала слушать о том, как вы были счастливы, а потом оказалось, что все не так.

– Ну, у тебя-то так не будет.

– У меня не будет.