И снова начался ремонт, к которому дом отнесся с философским спокойствием. Тем паче строители, повинуясь прихоти владельца, не ломали, но скрупулезно восстанавливали исходную планировку.

Окончание ремонта ознаменовалось появлением белых жалюзи на окнах и старенького грузовика, из которого в дом переносили картонные коробки. Грузовик исчез, жалюзи остались. Хозяин не приходил.

Нельзя сказать, что квартира была вовсе нежилой. Иногда у дверей появлялись женщины, все до одной молодые и красивые. Они приходили под вечер, а уходили за полночь, порождая самые удивительные слухи. Впрочем, ни один из них и близко не соответствовал правде.

За железной дверью, снабженной четырьмя замками, находилась квартира самая обыкновенная, разве что несколько заблудившаяся во времени.

Простая кухня со старой газовой плитой, на которой из четырех конфорок работали две. Кухонные шкафчики с белыми пластиковыми фасадами и белая же плитка с нехитрым узором. Обои «Березка», ковры из скрипучей синтетики на стенах и вязаные половички на полу. Лампа-журавль на длинной ножке и пучеглазый телевизор «Рубин», на экране которого лежал толстый слой пыли.

Человек сидел на полу и раскладывал веером фотографии. Рядом на круглом столике находились альбом с серыми картонными страницами, клей в тюбике и уголки для крепления снимков. Отдельной стопкой, придавленной бюстом Гоголя, лежали газетные вырезки.

Человек работал медленно. Он поднимал фотографию, подносил ее к лампе – желтое пятно света отпечатывалось на глянцевой поверхности – и тщательно разглядывал. Затем, вооружившись маникюрными ножницами, он прокалывал снимок и аккуратно вырезал лицо.

На пол летели обрезки толстой бумаги, а испорченная фотография укладывалась в альбом.

– Хорошо, – приговаривал человек, зажимая мизинцами уголки. Держать приходилось долго – клей схватывался не сразу. Но человек не проявлял недовольства. Напротив, найдись свидетель, он весьма удивился бы счастливой улыбке хозяина квартиры. А еще тому, что фотографии в альбоме обретали целостность: место вырезанных лиц занимали иные. Или вернее будет сказать – иное. Всегда одно. Всегда прекрасное.

Приклеив снимок, человек ретушировал зазор и покрывал весь альбомный лист несколькими слоями лака. А уже после, глядя на свое творение, цокал языком и повторял:

– Хорошо. И хорошо весьма.

Закончив, он раскрыл альбом на первой странице.

– Видишь? У меня получается. У меня все получается! Уже недолго ждать.

Темноволосая девушка в длинном наряде начала века улыбалась в ответ.

Жизнь не устала преподносить пошловатые сюрпризы, и очередным стала встреча с Вась-Васей. Он курил, явно поджидая Дашку, а дождавшись, поприветствовал поднятой рукой.

– И тебе хайль, – ответила Дашка, сползая с мотоцикла.

Шлем она вернула хозяину, волосы пригладила и поинтересовалась:

– Что случилось?

– Убийство, – ответил Вась-Вася, разглядывая не столько Дашку, сколько Артема. А тот не спешил убираться.

– Тебя подождать? – поинтересовался Артем, а Вась-Вася ответил:

– Нет. Она надолго.

За забором начиналась территория, которая отторгала Дашку, как чуждый элемент.

– Новый друг? – Вась-Вася следовал по пятам.

– Знакомый.

– Не мое собачье дело?

– Именно.

А здесь ничего не изменилось. Тумблер переключил зиму на лето с его припыленной травой и поставил время на паузу. Здания стоят. Фонари торчат пиками из зеленой стены кустарника. Темно-синие ирисы смотрят на солнце.

– Кого убили? – Лучше разговаривать, чем спиной ощущать насмешливый и вместе с тем виноватый взгляд. Дашка не нуждается в жалости.

С ней все в норме.

В совершеннейшей норме.

– Николай Федорович Луничев.

Имя знакомо. Но Дашка не сразу вспомнила, где его слышала.

Николай. Николаша. Именно так он сказал, представляясь: «Николаша» – и руку протянул белую, словно тальком присыпанную. Сам Николаша походил на пупса-переростка, обряженного в нелепый костюм. Желтый пиджак в крупную клетку, мешковатые брюки, затянутые ремнем, конец которого выглядывал из-под рубашки. Рубашка же черная, с атласным отливом.

– Я его наняла. Вместо Адама. Надо было кому-то работать. Или закрыть всю эту шарашкину контору, или нанять кого-то. Ты же понимаешь?!

– Стой, – Вась-Вася схватил за локоть и потянул, заставив Дашку обернуться. – Я понимаю. Все нормально, Дашунь. Все хорошо.

Говорит, как с неизлечимо больной, а Дашка здорова. Просто голова слегка гудит, и утро не задалось. Сейчас еще Анна появится с извечным укором в серых очах.

– Так что там с убийством? – Дашка высвободила руку.

– Пойдем, сама увидишь.

Перекрестный огонь мертвых взглядов. Каждая маска – упрек. Каждый шаг – подвиг. Пара вежливых фраз на откуп незнакомым людям. Кивок Анне.

Мизансцена зала.

Дашка видит и не видит его. Каждая деталь здесь настолько знакома, что нет нужды смотреть – память подскажет. И следы чужого присутствия затрет. Колонны. Вазы. Постамент. Девушка, лежащая на нем. В руке ее орхидея. Глаза раскрыты. Девушка немигающим взглядом смотрит на Дашку, и в горле разбухает ком.

– Она тоже мертвая? – Голос сорвался на шепот. А Вась-Вася кивнул в ответ.

Мертвая. И второй, в пару, на полу лежит. Этот некрасив. Черная рубашка, белая кожа, глаза пялятся в потолок, а на щеке черный кровяной подтек.

– Три проникающих, – интимным шепотом пояснил Вась-Вася. – Два в грудь, одно – в левый бок. Его очень хотели убить.

– А ее?

– А она, Дашунь, уже третий день как мертва. Сегодня похороны должны были состояться…

Дашка не знала. Точнее, она не желала знать, вникать, влипать в эту чужую работу, делая вид, что все – временно. Сначала еще пыталась, когда верила, что Адам вернется.

А он не возвращался.

– А знаешь, что особо интересно? – спросил Вась-Вася. – Паспорт у покойника поддельный. Что ж ты, матушка, не проверила, кого на работу берешь?

Весы издевались. Плюс сто двадцать пять грамм. Когда? На чем? Елена с тоской принялась вспоминать вчерашний день.

Утро – стакан минеральной воды без газа.

В одиннадцать дня – обезжиренный творог.

Обед – сто грамм отварной телятины, два помидора-черри и лист салата.

Полдник – яблоко.

Ужин – обезжиренный кефир и две гренки из ржаного хлеба.

Так откуда эти разнесчастные сто двадцать пять грамм?!

Настроение испортилось моментально. Пожалуй, придется отказаться от гренок. Или лучше от яблока? Или, может, просто немножечко урезать порции?