«Каждый в возрасте старше десяти лет, – сказала она мне на мой десятый день рождения, – должен уметь держать голову высоко и выражаться чётко: если ты так делаешь, значит, ты с окружающими на равных».

Так что я выпрямила спину и толкнула дверь, которая звякнула колокольчиком, заставив девушку за стойкой оторваться от своего журнала.

У неё были нарощенные волосы цвета экстра-блонд, и она жевала жвачку. Одета она была в бел(оват)ую тунику на пуговицах вроде тех, что носят стоматологи, цвет которой делал загорелое лицо девушки ещё темнее.

Я улыбнулась и приблизилась к стойке.

– Здравствуйте, – сказала я.

(Кстати, ба время от времени советует при первой встрече говорить: «Как поживаете?», но ей за шестьдесят, а мне нет.)

Судя по бейджику на тунике, звали девушку Линда. Линда кивнула в ответ и на секунду прекратила жевать.

– Вижу, вы распродаёте оборудование, – продолжила я.

Она кивнула.

– Агась.

Последовала краткая беседа, во время которой мне удалось выяснить, что три вертикальных кабинки для загара распродаются, потому что «Ньюкаслская Бронза» вела «ценовую войну» со студией по соседству и проиграла. «Ньюкаслская Бронза» прогорела или что-то такое в этом духе.

Кабинки могли стать моими за «две штуки каждая». Две тысячи фунтов.

– Понятно, – сказала я. – Спасибо. – Я повернулась, чтобы уйти.

– Постой-ка, дружок, – окликнула меня Линда. – Ты это для себя?

– Эм-м… ну да.

– Это для…? – И она сделала такое круговое движение возле лица, означавшее: «Это для прыщей?»

Я кивнула, подумав: «Ну и наглость!»

Линда слегка улыбнулась, и лишь тогда я заметила, что её щёки под толстым слоем макияжа и загара испещрены ямочками, как кожура грейпфрута.

Шрамы от акне.

– Ах, дружок. Скверно у тебя дела, а? У меня в твоём возрасте такое же было. – Она сделала паузу, потом снова посмотрела на меня, наклонив голову, и добавила: – Хотя не… не настолько плохо, пожалуй.

Вот спасибо. Она поманила меня в заднюю часть магазина, а там стянула простыню с длинного белого солярия и подняла крышку.

Вам, наверное, доводилось видеть солярий? Вы ложитесь в него, закрываете за собой крышку и вроде как оказываетесь внутри огромного тостера для сэндвичей. Над вами и под вами загораются яркие ультрафиолетовые трубки – вот, в общем-то, и всё.

– Он древний и обтёрханный, – сказала Линда, потирая царапину на крышке. – Но ещё работает. Нам просто больше нельзя использовать его коммерчески. Новые правила. И продать его мы тоже не могём. Завтра его вышвырнут на помойку.

Короче говоря, она отдала мне его даром (офигеть, знаю!), и пять минут спустя мы с Эллиотом Бойдом тащили его по Уитли-Роуд, держа за концы.

На полпути к дому мы остановились передохнуть. Бойд запыхался гораздо сильнее моего.

– У меня вот никогда не было загара, – сказал он. – Ни разу не бывал за границей.

Если он намекал, что хотел бы прийти и воспользоваться солярием, то я намеревалась сделать вид, будто не поняла этого. Даже ему не хватит бестактности спросить прямо.

– Я прост’ думал, раз уж я помогаю тебе уволочь его домой, может, я смогу как-нибудь прийти и попользоваться им?

Хм-м. Очень тонкий намёк. Я обнаружила, что совершенно не в силах сказать нет. Это было бы вроде как грубо, а Бойд был так доволен, всё болтал и болтал – когда сможет прийти, каким загорелым станет – и я просто отключилась, молча волоча солярий по тротуару.

Пятнадцать потных минут спустя я расчистила в гараже местечко. Я поставила солярий прямо и прикрыла его простынёй, и он вроде как слился со старым шкафом, горой коробок и другим гаражным барахлом, предназначенным на церковный базар.

Ба и Леди дома не было. Да мы и не используем гараж для других целей, кроме как для складирования всякого хлама.

На самом деле, учитывая, что ба едва ли заходит сюда, я думала, что смогу вообще не рассказывать ей про солярий. Самое последнее, что мне было нужно, – это чтобы она запретила мне им пользоваться, либо потому что это «пóшло» или небезопасно, либо потому что он израсходует слишком много электричества, либо… Не знаю. Ба иногда странная. Никогда не знаешь наверняка.

Бойд весь вспотел, а лицо у него покраснело.

– У тебя будет клёвый загар, – сказал он.

Он вроде как пытался поддерживать разговор, и с его стороны было мило помочь мне дотащить солярий до дома, так что я сказала:

– Ага. Эм… спасибо за, ну знаешь…

Повисла неловкая такая пауза, прежде чем я наконец выдавила:

– Так что-о-о, эм… Я, пожалуй, ну знаешь… эм…

И он сказал:

– Лады, эм… я… ну знаешь… эм… Увидимся.

И всё. И он ушёл.

К тому времени как ба вошла в дом, я давилась своей дневной дозой «Доктора Чанга Его Кожа Такой Чистый» (прошло уже три недели – никаких видимых улучшений).

– Привет, ба! – сказала я, когда она вошла на кухню.

Ба посмотрела меня с выражением, которое с лёгкостью могло сойти за подозрительность. Я что, с энтузиазмом переборщила?

Хотя, вероятно, я просто всё усложняла.

Позже я вспомнила круглое вспотевшее лицо Эллиота Бойда, и мне пришло в голову, что я была к нему очень близко, а от него не пахло.

На следующий день, в субботу, мне, естественно, до смерти хотелось испробовать солярий в деле, но я не могла, потому что наступил прабабулин сотый день рождения, и в пансионате ей устраивали небольшую вечеринку.

Я говорю «вечеринку», как будто там намечалось какое-то дикое веселье, но, конечно, это было не так, учитывая, что мы с ба практически единственные прабабулины родственники. Был торт, пара человек из церкви, другие жильцы и персонал «Прайори Вью», вот и всё.

Прабабуля жила в этом пансионате столько, сколько я себя помню. Мне рассказывали, что, когда ба только переехала на северо-восток, прабабуля ещё жила в большом старом доме в Калверкоте сама по себе: прадедушка умер много лет назад. А потом прабабуля упала на своей кухне. (Ба всегда говорит «с ней случилось падение», что, по-моему, странно. Вот со мной никогда не «случается падение». Если я падаю, то я «падаю».)

Дом продали и разделили на квартиры, а прабабуля переехала сюда. Вид из окон пансионата выходит на небольшой пляж и руины старого монастыря на вершине скалы.

Здесь очень тихо и очень тепло. Стоит войти в большую переднюю дверь, как холодный уличный морской бриз сменяется горячим и душным одеялом воздуха, который почему-то пахнет одновременно суперчисто и грязновато. Чистый запах – это дезинфицирующие средства, полироль для дерева и освежитель воздуха; погрязнее – это запах школьных обедов и всякого другого, что я не могу распознать, да и, скорее всего, не хочу.