I, 7, 5). Рассказывая о Боэмунде и Балдуине, которые из Антиохии и Эдессы соответственно в конце 1099 г. отправились в Иерусалим уже после того, как город был взят, он настаивает, что эти бароны намеревались «свершить тот путь, который они еще не исполнили» (I, 33, 5). И лишь когда они, а вместе с ними и Фульхерий, «увидели город, длившееся столь долго предприятие было окончено» (II, 33, 15). Он не скрывает своих эмоций по этому поводу: «В тот момент, когда мы узрели столь желанную Святая Святых, нас наполнила великая радость» (I, 32,15).

В целом, такое отношение Фульхерия к крестовому походу понятно. На протяжении последней четверти X—XI вв. отмечается значительный всплеск паломничества в Западной Европе. И поскольку наш автор был духовным лицом, то его интерес к этому вопросу очевиден. Однако отметим, что в прологе, написанном предположительно между 1118 и 1120 гг., он позволяет себе ремарку, которая может служить подтверждением аргументации Ж. Флори, поскольку темы паломничества и военного похода здесь тесно переплетены: «Поэтому, тронутый неоднократными просьбами своих товарищей, я простым, но правдивым слогом, обстоятельно, насколько смог, изложил столь славные деяния во имя Господа, совершенные франками, которые по велению Божьему отправились с оружием в паломничество в Иерусалим (курсив мой — А. С.)» (Пролог, 2).

Но тема паломничества — не единственная, которая просматривается в размышлениях Фульхерия о сути крестоносной идеи, тем более что она никак не объясняла пребывание латинян в Святой Земле уже после завоевания Иерусалима. Уже в той части «Иерусалимской истории», которая посвящена непосредственно событиям похода, Фульхерий неоднократно высказывает мысль, что Господь не просто направлял крестоносцев, но и сражался рядом с ними (I, 12, 4—5; I, 17, 1). К примеру, в рассказе о бегстве крестоносцев из осажденной Антиохии наш историк вкладывает в уста призрака погибшего крестоносца следующие слова: «Куда же ты, брат, бежишь? Останься здесь, не бойся. Господь в битве вашей будет рядом с вами...» (I, 20, 2). Если мы сравним этот отрывок с обращением Моисея к еврейскому народу, когда тот призывал своих соотечественников сражаться за Землю Обетованную, то заметим очевидное сходство: «И я сказал вам: не страшитесь и не бойтесь их; Господь, Бог ваш, идет перед вами; Он будет сражаться за вас, как Он сделал с вами в Египте...»[48]

Возможно, первоначально Фульхерий не стремился провести отчетливую параллель между крестовым походом и исходом еврейского народа из Египта и его переселением в Землю Обетованную, поскольку приведенная выше цитата могла быть навеяна общими традициями в христианской литературе. Однако во второй книге он делает это уже более определенно. В эпитафии Балдуину I он сравнивает деятельность умершего монарха с Иисусом Навином:

«Когда умер король, плакал благочестивый франкский народ,

Которому тот был щитом, подмогой и силой.

Защитой людям своим был король и угрозой врагам и противником их,

Подобно Иисусу, отчизны правителем могучим...»

(II, 64, 7).

В этой связи неслучайным выглядит тот факт, что во второй редакции «Иерусалимской истории» Фульхерий в том месте, где повествуется о приближении крестоносцев к Иерусалиму, добавляет упоминание об Иисусе Навине: «И вот остальное войско, оставив по левую сторону Гаваон, который находится в 50 стадиях от Иерусалима и где Иисус Навин повелевал солнцем и луной[49], подошло к городу» (I, 25,17). В первой редакции ссылка на предводителя еврейского народа отсутствует.

Что побудило Фульхерия к проведению аналогии между крестоносцами и еврейским народом эпохи Моисея и Иисуса Навина? Очевидно, что в его восприятии крестовый поход уже не вписывался в тесные рамки паломничества. Как объяснить все то насилие, которое учинили крестоносцы во время похода? И разве дальнейшее пребывание латинян в Святой Земле лишено смысла? Ответы на эти вопросы Фульхерий ищет в книгах Ветхого завета. Опираясь на их содержание, он развивает мысль о том, что перед нами новый избранный народ Бога. Уже в первой редакции он пишет: «Я полагаю, что Господь через народ свой, столь Им любимый, взращенный, близкий и предопределенный к этому, пожелал свершить сие дело, дабы до конца времен оно памятно звучало и оставалось на устах народов по всему миру» (I, 29, 4).

При этом Фульхерий, как и некоторые современные ему авторы — Роберт Монах, Гвиберт Ножанский и Балдерик Дольский, указывает на особую роль франков в крестовом походе[50]. В прологе, написанном, как уже отмечалось, позднее, автор «Иерусалимской истории» хотя на словах и не осмеливается поставить подвиги франков в один ряд с деяниями еврейского народа, тем не менее подводит читателя к мысли, что именно франки, вследствие своей несокрушимой веры, стали избранным народом Бога, который по этой причине наделил их таким могуществом, что их королевство в Земле Обетованной способно выстоять под натиском столь многочисленных врагов (Пролог, 3—4).

Таким образом, Фульхерий в своих размышлениях о сущности крестоносной идеи идет дальше темы вооруженного паломничества. Он сопоставляет факт переселения франков в Палестину с исходом еврейского народа из Египта. «Иерусалимская история» — это история нового избранного народа, приведенного Богом в Землю Обетованную. И, вероятно, именно этим обусловлен тот факт, что, в отличие от других историков Первого крестового похода, у Фульхерия упоминается гораздо меньше имен участников событий, поскольку нашего автора, прежде всего, интересуют деяния народа и его короля, который должен привести своих подданных к спасению.

Столкновение двух культур: ислам в восприятии Фульхерия

Первый крестовый поход ознаменовал новую фазу противостояния между христианством и исламом. Длительное противоборство двух конфессий оказало серьезное влияние на развитие идеи священной войны. В этой связи будет небезынтересно взглянуть на представления Фульхерия об исламе и его последователях.

Наш автор видел в мусульманах язычников и идолопоклонников (I, 26, 9), что можно трактовать как поверхностное и искаженное представление об исламе. В целом, это характерная позиция для христиан в рассматриваемый период, и у нее есть своя предыстория.

Христианский мир, столкнувшись в VII в. с арабской экспансией, первоначально воспринимал ее не иначе как кару Господню, ниспосланную на христиан за их прегрешения. Однако подобные варварские нашествия случались и прежде, и потому поначалу господствовало мнение, что и теперь гнев Божий не продлится долго. Христианские авторы, не имея представления об исламе, рассматривали арабов только как военную угрозу, вне религиозного контекста. В их сочинениях, относящихся к начальному этапу арабских завоеваний, практически не встречается упоминаний о мусульманах, исламе и Мухаммеде[51].

Однако вскоре, в конце VII в., игумен Синайского монастыря Анастасий (ок. 640