— Вот, в этом самые последние фотографии.

Я открыла альбом и с головой погрузилась в жизнь Анечки Зориной, сотканную из многочисленных фрагментов, запечатленных на пленке, и из рассказов ее отца. Судя по всему, ее окружала огромная толпа народу, и у каждого нашелся бы повод ей позавидовать: Аня была очень красивой, талантливой и на редкость удачливой, поэтому врагов у нее могло быть хоть отбавляй. Зависть человеческая — страшная и губительная сила. Но вот кто из них мог совершить злодеяние?

* * *

Особняк Зориных я покинула, когда старинные настенные часы, украшающие одну из стен гостиной, торжественно ознаменовали полночь. Уходила я не с пустыми руками: захватила один из фотоальбомов, чтобы повнимательнее рассмотреть снимки, а также особо ценный трофей — видеокассету с записью отдельных фрагментов репетиции. Это Анечке пришла в голову мысль записать некоторые сцены, чтобы потом, в ходе работы, просмотреть запись и увидеть со стороны наиболее существенные недостатки игры. Кассета мне очень пригодится, так как позволит в полной мере проникнуться атмосферой вечеринки и как бы побывать там вместе со всеми.

Уже возле дверей Александр Викторович спохватился и заговорил об оплате моего труда. Поначалу я отказывалась от денег в силу личной заинтересованности делом, а также в память о наших былых отношениях с Анечкой, но Зо — рину не составило труда убедить меня в том, что дружба дружбой, а всякий труд должен быть достойно оплачен. Он с готовностью согласился выплачивать мне мои традиционные «суточные» — двести долларов. На том мы и распрощались.

Анечкин отец долго жал мне руку, не отводя полного надежды взора. В моем лице он, кажется, увидел не только следователя, который разоблачит преступника, но и воплощение высшего Правосудия. Не Татьяна Иванова стояла перед ним, а сама непреклонная Фемида. Зорин старался оттянуть тот момент, когда дверь за мной закроется и ему придется остаться одному в огромном доме, ставшим без любимой дочери пустым и страшным. Я пообещала ему звонить и время от времени сообщать о ходе расследования.

Усевшись за руль, я завела мотор и взглянула на засветившееся табло вмонтированных электронных часов. 00.47. Я машинально вычислила, что на беседу с отцом Анечки ушло целых четыре с половиной часа. За это время «кистью» Александра Викторовича была нарисована картина вчерашней вечеринки во всех деталях, перед моими глазами калейдоскопом пронеслись последние годы жизни Анечки, в ушах слышался ее звонкий серебристый голос, тонувший в гаме и шуме толпы.

Три кружки крепкого свежесваренного кофе помогли мне максимально сконцентрироваться во время нашей беседы и даже благополучно доехать до дома. Но как только я переступила порог собственной квартиры, усталость тяжеленной ношей навалилась на мои плечи.

От пережитого эмоционального потрясения и массы полученной информации время словно растянулось, сил совсем не осталось. Бывало не раз, что я попадала в передряги и похлеще, но редко уставала сильнее, чем за сегодняшний вечер. Вернуть меня к жизни и способности мыслить здраво мог только прохладный душ в сочетании с последующим крепким и продолжительным сном, что я и воплотила в реальность, мысленно задвинув дело Анечки в самый дальний «ящик» памяти, несмотря на протесты совести. «Утро вечера мудренее», — утешала я себя, погружаясь в вязкое пространство сна.

Воскресное утро я начала с легкой пробежки по аллеям городского парка, усыпанным шуршащим золотом опавшей листвы. Подобная разминка помогала мне поддерживать хорошую физическую форму, а при случае и избавиться от неприятных впечатлений. Сегодня был как раз тот самый случай: всю ночь меня преследовали кошмарные видения, связанные с историей гибели Анечки Зориной.

Сон был наполнен возникающими и исчезающими во тьме расплывчатыми образами, чередующимися вне всякой сюжетной логики. Из уголков подсознания выплывали разные лица, но крупным планом высвечивались лишь огромные голубые глаза Анечки, которые иногда оплетала сеть мелких морщинок — точно так же, как у ее отца, а иногда они меняли свой цвет на темно-карий, пугающий. Где-то в глубине сознания вспыхивали яркие точки — лица ее знакомых, порой бледным пятном проплывало испуганное лицо девушки, от которой я узнала о чрезвычайном происшествии…

Одним словом, не сон, а бред какой-то! Вероятно, я приняла случившееся слишком близко к сердцу, чего не следовало допускать, поскольку примесь чувств и личных переживаний — самый злостный враг трезвому и объективному рассудку.

Пробежка пошла мне на пользу — сознание прояснилось, тело обрело легкость и бодрость. Впереди предстояла нелегкая работка — разложить по полочкам всю имеющуюся информацию и продумать дальнейший план действий. Короткий путь от парка до собственной квартиры я прошла пешком, вдыхая полной грудью кристально чистый воздух раннего октябрьского утра. А после освежающего и бодрящего душа я почувствовала себя полностью готовой к предстоящему сражению с несправедливостью и ложью. Сварив чашечку кофе, я забралась с ногами на диван и занялась привычным делом — логическим осмыслением ситуации.

Итак, мы имеем свершившееся преступление и теперь составим «протокол».

Способ — отравление превышенной дозой сильнодействующего транквилизатора путем подливания в чашку с кофе лекарства, добытого преступником из ампул.

Место — просторная гостиная в особняке жертвы, куда не возбранялось приходить никому из знакомых Анечки.

Ситуация — вечеринка-репетиция с большим количеством народу, что во многом благоприятствует успешной реализации замысла преступника и значительно усложняет дело мне.

Время — с семнадцати ноль-ноль, когда начали собираться гости, до двадцати тридцати пяти, когда дом покинул последний из них. Если учесть, что транквилизатор, попавший в организм оральным путем вместе с жидкостью, вступает в действие по прошествии двух или двух с половиной часов, то мы можем сократить предполагаемый отрезок времени, в который было совершено убийство: Аня должна была выпить свой отравленный кофе не ранее девятнадцати ноль-ноль.

Импровизационную репетицию прерывали на кофе и чаепитие дважды. Первый раз — в восемнадцать ноль пять, причем Александр Викторович сам помогал дочери варить кофе и подавать его гостям. По времени этот «антракт» был абсолютно безопасным для жертвы. Еще раз присаживались за стол немного позднее — в девятнадцать сорок пять, и именно в это время просматривали только что сделанную видеозапись. Идеальный момент для убийцы!

Зорин запомнил время просмотра кассеты так точно потому, что за пять минут до этого приходила домработница с кипой выстиранного белья, а она была хоть и обрусевшей, но все-таки немкой, а посему отличалась пунктуальностью и всегда являлась с бельем в строго назначенное время. Вопреки обыкновению Эльза Карловна задержалась на несколько минут, помогая замотавшейся Анечке разливать по кружкам горячие напитки и нарезать бутерброды. Между прочим, она вполне могла незаметно до — бавить зелье в кофе, но при этом существовал риск, что кружку возьмет кто-нибудь из гостей… Нет, пожалуй, домработница все же ни при чем. У нее ведь, кажется, не было повода желать смерти Ане.