процессе скандинавской экспансии. Как позволяют судить западноевропейские источники эпохи Каролингов (Бертинские анналы и письмо франкского императора Людовика II (844–875) византийскому императору Василию I (867–886), сохранившееся в тексте «Салернской хроники» под 871)[35], эти вожди претендовали даже на тюркский титул кагана, эквивалентный в IX в. статусу императора. Впрочем, судя по свидетельствам ПВЛ, территориальное расширение их «юрисдикции» в экономической и военной сфере произошло лишь на рубеже IX–X вв. Отдельные племенные общности периодически стремились выйти из-под этой «юрисдикции» и в ответ наказывались «тяжкой данью». Константин Багрянородный в трактате «Об управлении империей» сообщает, что славяне являются «пактиотами» (данниками или союзниками) росов, среди которых упоминаются «вервианы», «другувиты», «кривичи», «северии», а также «лензанины». В историографии эти этнонимы отождествляются соответственно с древлянами, дреговичами, кривичами и северянами (более спорно отождествление «лензанинов» с лендзянами). Информация императора, к сожалению, не дает оснований для определенного утверждения о том, кого он имеет в виду под росами, так как термин рос в трактате Константина Багрянородного может интерпретироваться не только с этнической, но и с социальной точки зрения – как обозначение дружины киевских «архонтов» (князей), ежегодно отправлявшейся в «кружение» по землям «пактиотов»[36]. В официальной хронике эпохи Константина VII, приписываемой так называемым продолжателям Феофана Исповедника (к составлению которой, возможно, был причастен сам император), народ рос в рассказе о походе на Константинополь в 860 г. определяется как скифское племя (этот термин являлся традиционным для обозначения варваров), а в рассказе о походе 941 г., современником которого был автор, сообщается, что росы, «коих именуют также дромитами», происходят из «племени франков» (под которыми следует подразумевать жителей Западной Европы)[37]. Латинские и некоторые арабские памятники IX–X вв. конкретизируют их как «норманнов» или «северных людей», что позволяет отнести их к жителям Скандинавского полуострова. Например, хронист германского короля Оттона I Великого (936–973) епископ Лиутпранд Кремонский в середине X в. писал: «Ближе к северу обитает народ, который греки по внешнему виду называют русью, мы же по местонахождению именуем норманнами»[38]. Так как этнической общности с таким названием на севере Европы не зафиксировано, еще Н.А. Полевым и С.М. Соловьёвым было высказано предположение о том, что русь является не этнонимом, а социальным термином, обозначающим на юге дружину мореплавателей, синонимом которой на севере являлся термин варяги[39]. Н.П. Ламбин раскрыл значение руси как полиэтничной совокупности дружин, эксплуатировавших славянское население путем взимания дани, и высказал предположение о том, что подчинявшаяся им податная территория впоследствии получила название «Русской земли»[40]. Актуализация этой гипотезы в современной историографии связана с работами Е.А. Мельниковой и В.Я. Петрухина, продемонстрировавших первичность термина русь по отношению к термину варяги, который использовался на Руси X–XI вв. для обозначения скандинавских воинов, не входивших в княжескую дружину[41].

Судя по информации Константина Багрянородного, ядро «Русской земли» в середине X в. располагалось в Поднепровье. По мнению А.Н. Насонова, оно локализовалось в районе Киева, Чернигова и Переяславля: эти три главных города «вырастали в X–XI вв. в значении политически господствующих центров»[42]. Однако эта точка зрения нуждается в некоторых коррективах. О политической роли Чернигова в X в. ничего не известно. Что касается Переяславля, то, согласно ПВЛ, он был заложен Владимиром Святославичем лишь в 993 г. По современным археологическим данным, в городе не обнаружено пластов ранее конца X в.[43], так что более ранние датировки его возникновения остаются гипотетичными. Предположение о существовании Переяславля в первой половине X или даже в IX столетии, которое делается, исходя из упоминания Переяславля в тексте летописной статьи 907 г. и в русско-византийских договорах 911 и 944 гг., скорее всего, является позднейшей вставкой, в результате которой политические реалии второй половины XI – начала XII в. проецируются на более ранний период. Это предположение органично сочетается с точкой зрения А.А. Шахматова, согласно которой тексты русско-византийских договоров X в. были введены в летописную традицию на этапе формирования ПВЛ, и с предположением С.М. Каштанова, согласно которому они появились на Руси в начале XII в. с приездом греческого иерарха митрополита Никифора, возглавлявшего Киевскую митрополию с 1104 по 1121 г.[44] Таким образом, упоминание Переяславля в тексте договоров могло появиться в промежутке между 1105 и 1116 гг., когда игумен Выдубицкого монастыря Сильвестр закончил работу над текстом ПВЛ, «написа книгы си Летописец»[45].

Опираясь на поднепровскую территорию на юге (которую обычно называют Русской землей в «узком смысле») и Новгород на севере, варяжские правители строили систему взаимоотношений со своими «пактиотами» – славянскими племенными сообществами. О том, что эти отношения были отнюдь не безоблачными из-за амбиций обеих сторон, свидетельствуют два упомянутых летописью под 913 и 945 гг. столкновения киевского князя Игоря с древлянами (последнее из которых стоило ему жизни). Прежнее положение дел было восстановлено усилиями его вдовы Ольги, которая после расправы с князем Малом поставила Древлянскую землю, а равно и другие регионы в более сильную экономическую зависимость от Киева. Следующий кризис древнерусской государственности в начале 970-х гг. спровоцировали балканские походы Святослава (которого один из летописцев устами киевлян упрекал в том, что князь «искал» чужих земель, оставив свою) и династический конфликт Святославичей. Победителю в этой междоусобной войне Владимиру в первой половине 980-х гг. пришлось вновь подчинять не только вятичей, на которых возложил дань Святослав, но и радимичей, по свидетельству ПВЛ плативших дань в начале X в. еще Олегу[46].

Считается, что изначально Владимир Святославич пытался сплотить откалывающиеся племенные союзы на базе язычества, для чего и устроил в Киеве своеобразный пантеон. Если логически связать с этим летописным сюжетом свидетельства о походах на вятичей и радимичей, то получится, что это мероприятие отнюдь не способствовало консолидации славянских племен вокруг киевского князя. Впрочем, существует и другая точка зрения, согласно которой Владимир в данном случае не устраивал никаких религиозных преобразований, а просто перенес языческое капище на новое место[47]. Однако «реформа» языческого «пантеона», вероятно, все же произошла, так как, согласно наблюдениям Б.А. Рыбакова и В.Н. Топорова, собственно славянскими божествами здесь были только Перун и Мокошь, тогда как Хорс и Симаргл являлись иранскими культами, а славянские имена Дажьбога и Стрибога оказались кальками соответствующих иранских названий[48]. Иначе говоря, языческий «пантеон» Владимира носил «межконфессиональный» характер, но главное место в нем все же отводилось славянскому божеству Перуну, культ которого Е.В. Аничков охарактеризовал как «княжеско-дружинный», противопоставленный «торговому культу» Волоса[49]. Что касается древнерусских летописцев, то их волновал не социально-политический, а скорее идеологический аспект «реформы»: они стремились показать не столько кризис киевской гегемонии в племенных общностях восточных славян, сколько кризис славянского язычества в целом, для того чтобы мотивировать религиозные искания Владимира. В