Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Будучи много старше ее мужа, Всеволод развелся с женой и засиделся в бобылях, не торопясь исправлять положения. Порой молодая женщина порывалась спросить: отчего до сих пор один? Почему не найдешь близкого человека?.. Не взирая на иерархию и законы субординации, Виктория легко бы задала подобные вопросы кому угодно – ей сошло бы; да и вряд ли игривое любопытство обидело бы кого-то. Но в общении с Барклаем, что-то сдерживало и подавляло привычную смелость.
Увы, далеко не все складывалось в ее жизни. Скольких нервов стоила супругам неудачная беременность Вики. В гарнизоне никто не узнал о трагедии ее семьи. Ни один человек не догадался о беде, кроме Всеволода…
Вернувшись из больницы, она вышла на первое дежурство. Едва высыхали слезы, как мысли о несостоявшемся материнстве, вновь заволакивали глаза предательской влагой. Бойцы шумно вваливались в плохо освещенный кабинетик, балагурили, шутили – подошел срок очередного медицинского освидетельствования… Барклай же, появившись как всегда тихо и молча, привычно уселся на стул, опустил на край стола мускулистую руку с завернутым рукавом камуфляжной куртки и почему-то надолго задержал взгляд на лице врача-терапевта, пока та отсчитывала пульс. Заполняя журнал, Виктория уронила слезу на строчку с его фамилией. Вся страничка была уже в маленьких мокрых кружочках…
Когда иссякла очередь за дверьми кабинета, подполковник неожиданно вернулся и опять безмолвно сел перед ней.
– Вы же прошли комиссию, Всеволод… – прошептала она, отвернувшись к темному окну.
Он осторожно положил теплую ладонь поверх прохладной женской руки и, погладив, слегка сжал…
Никому она не позволяла прикасаться к себе, но девушка уже достаточно хорошо знала этого человека, чтобы понять – не было в том поступке ничего, кроме искреннего желания помочь, утешить, подбодрить… Конечно же, он не ведал причин, катившихся по щекам слез, но не лез с расспросами, а просто видел и ощущал, как ей плохо.
Через минуту офицер вышел, так и не проронив ни слова.
Медленно повернув голову, Виктория обнаружила лежащий на мокрой журнальной странице первый весенний тюльпанчик. Из-под нежного цветка выглядывала маленькая шоколадка.
Рука еще долго сохраняла теплоту сердца Барклая…
«Да, все правильно… Человек любит и чувствует сердцем, а мозги так и норовят включить сомнения. Мешают, тормозят естественные процессы. Черт бы их побрал, эти мозги!..» – снова подумал подполковник и попытался растянуть в улыбке опухшие губы.
– Хотелось бы знать, черт побери… – вдруг мечтательно произнес Толик.
– О чем? – вернулся в действительность Барклай.
– Кто у нас Ириной родится, – вздохнул капитан. – Пацан или девчонка…
В другое время командир непременно что-нибудь сказал бы по этому поводу – подбодрил бы, успокоил будущего отца. Но теперь решил воздержаться, промолчал…
В этот миг за дверным проемом каменной лачуги замельтешили чьи-то тени, послышались громкие голоса. Охранники встали с насиженных мест, повесили автоматы на плечи.
Подняли поникшие головы и пленники.
– Выходы по одному! – послав смачный плевок внутрь хибарки, скомандовал самый бойкий чеченец с жиденькой бородкой и в темных очках.
Звякая цепью, офицеры медленно направились к открытой двери. На выходе из каменного сарайчика каждому связывали руки и снимали с ног металлические манжеты. И вскоре троицу пленных, подталкивая в спины, вели к центру бандитского лагеря…
Опять оказавшийся в связке первым, Всеволод выглядел хмурым и злым. Но отнюдь не от предчувствия близкой смерти. Причиной тому служило осознание собственного бессилия перед обстоятельствами. Ведь именно оно – бессилие, является самой страшной мукой для сильных людей. Ничто другое так не страшит и не опустошает их, как понимание своей неспособности изменить грядущие события…
* * *
В глубине обширной, слегка пологой поляны, вокруг которой вытянутой дугой располагался лагерь, уже поджидала толпа рядовых боевиков. Их предводитель – хмурый кавказец с двумя седыми прядками в черной бороде, привычно устроился в старом кожаном седле, брошенном на траву меж двух высоких древесных стволов.
Под одобрительные выкрики и злые усмешки толпы спецназовцев вытолкали на середину.
– Интересно… И каким же способом они нас?.. – проворчал Толик, избегая произносить самое неприятное слово.
– Не терпится узнать? – покривился Барклай и осторожно покосился на лейтенанта.
На том не было лица – бледные губы подрагивали, испуганный взгляд метался по округе… Метался до тех пор, пока не уперся в того фраера в темных очках и с редкими крупными зубами, что живо распоряжался у лачуги. Похоже, и здесь – у места предстоящей казни, роль «дирижера» принадлежала ему.
Редкозубый, беспрестанно поправляя на плече американский пугач – бестолковое в серьезных перестрелках помповое ружье, прошел мимо юного лейтенанта и, остановившись против подполковника, процедил:
– Ты умрешь последним.
– Отчего такая щедрость? – ухмыльнулся в ответ Всеволод.
– Ты же главным был у неверных? – оскалив ряд отвратительных зубов, проявил тот поразительную догадливость. – Вот и посмотришь сначала, как твои люди испускают дух.
– Мы все умрем одинаково – молча. Так что не надейся на спектакль.
Засмеявшись с нарочитой громкостью, бандит обернулся к соратникам и крикнул по-чеченски:
– Героя из себя строит! Сейчас посмотрим на смерть русского героя.
Чеченский язык Барклай понимал неплохо – сказывались годы, проведенные в этой республике.
– Знаешь, абрек, что я тебе скажу на прощание?.. – чуть подавшись вперед, таинственно молвил он.
– Ну? – сверкнули недобрым любопытством черные, маленькие глазки.
– Заряди эту американскую берданку самой крупной картечью и отстрели себе яйца! Чтоб ваши бабы таких уродов больше не рожали.
Моджахед позеленел от ярости и, сорвав с плеча куцее ружьишко, вознамерился угостить пленного прикладом.
– Вахид! – послышался повелительный оклик сидевшего на кожаном седле амира, вероятно не желающего портить отлаженной «театральности» зрелища.
Распорядитель остановился, что-то пробормотал сквозь неровные зубы и послал второй плевок в сторону русских.
Стоявший в центре троицы Терентьев беззвучно ржал…
– Умеешь ты, Барк, теплое словцо людям сказать. Особливо при расставании.
Теперь от усмешки не смог удержаться даже лейтенант. Усмешка хоть и вышла вымученной, да видно подействовало поведение не падавших духом старших товарищей – губы уж не дрожали, взгляд стал осознанным.
– Людям… – проворчал подполковник. – Где ты их тут увидел? Людей-то?..