Остановясь у княжеских хором, Раничев деловито оббил сапоги об крыльцо от налипшей грязи и, протопав в людскую, нагло кивнул Феоктисту:

– Поди-ка доложи князю, тиуне!

Тот аж обалдел от подобного нахальства. Надо же, ни те поклона, ни те здравия – поди да доложи. Вот хам-то! И правильно решили такого на Москву убрать. Пущай прокатится, даст Бог, и в обрат не вернется.

– Входи ужо, – вернувшись из княжьей горницы, сухо бросил тиун. – Ждет князь-то.

Оставив шапку на лавке, Иван вошел в горницу, и, перекрестившись на обширный иконостас, поклонился:

– Явился, княже, пред твои очи!

– Вот и молодец, что явился, – неожиданно улыбнулся князь. – Говорить с тобой долго не буду – человек ты честный, храбрый, о том ведаю. Потому – и задание тебе особое.

Раничев насторожился. Рязанский князь был из тех, что мягко стелет, да потом жестковато спать.

– Вот что, Иване, собирайся-ка в Москву, – немного помолчав, огорошил князь. – Чай, засиделся уже без дела да без деньжат?

– Да уж. – Раничев хохотнул. – Твоя правда, княже Олег Иваныч, засиделся. И без того, и без другого.

– Я ж тебе недавно усадебку жаловал? – удивился рязанский властитель. – Неужто в кости проиграл?

– Не в кости, а одноруким бандитам, – пошутил Раничев, да сразу же и поправился: – Нет, княже, цела усадебка, да только работать на ней некому.

– А то завел бы коровок, деву какую приглядел…

– Да есть дева, как не быть. – Иван погрустнел. – Только вот вряд ли она согласится с коровами…

Князь засмеялся, погрозил шутливо пальцем:

– Знаю, знаю, про какую деву глаголешь… Покойного боярина Евсея воспитанницу. Ох, не твоего полета птица… Хотя…

Привстав в резном кресле, Олег Иваныч Рязанский чуть усмехнулся:

– Вот что, Иване. Коли выполнишь мое порученье достойно – награжу щедро. Пару деревенек отпишу точно, да с мужиками. Так что будешь человек не простой.

– Вот славно бы!

– Тогда можешь и к боярышне твоей сватов засылать, чай, не откажет! – Князь расхохотался. – Ну а теперь к делу. Кликни-ка из людской Феоктиста-тиуна, голова у него варит, вместе и посоветуемся, как лучше дело наше спроворить.

– Феоктиста… – Раничев незаметно вздохнул. Вот уж кого-кого, а этого пронырливого тиуна с задатками садиста лучше было бы вообще не подпускать ни к какому серьезному делу. Однако с князем не поспоришь, упрям старик, особенно сейчас, в старости. Что ж, Феоктист так Феоктист. Еще раз вздохнув, Раничев приоткрыл дверь. За слюдяным окном людской уже…

Я привык бродить один и глядеть в чужие окна,

В суете немых картин отражаться в мокрых стеклах.

Мне хотелось бы узнать, что вас ждет

И что тревожит ваши сны…

Алексей Романов

«Солдат вселенной»

…вовсю сияло зимнее холодное солнце.

Где-то за лесистым холмом, за излучиной заснеженной Москвы-реки, слева от продвигавшегося по зимнику вверх по реке обоза, показались сумрачные стены Данилова монастыря. Увидев их, обозные приободрились – тяжел путь оказался, как от самой Коломны пошло буранить – едва выбрались, да еще волки так и бежали стаями, заходя то слева, то справа, выли, шныряли по берегам серыми тенями, но напасть так и не решились – может, испугались многолюдства, а может – недостаточно голодные были, подкрепились по пути в селищах собачками, а то и лося загнали. Чуть проехали вперед – сверкнула меж елками белокаменная колокольня Симоновой обители. Возницы придержали лошадок:

– Тпрру!!!

Остановились, сошли с возов, спешились и, сняв шапки, сотворили благодарственную молитву – теперь уж вот и Москва, совсем немного осталось, во-он, виднеются уже лачуги и кузницы Заяузья, такие же серые, как низко нависшее над замерзшей рекою небо.

– Скоро амбары, батюшка! – нагнал Раничева купец Никодим, доверенное лицо княжеского тиуна Феоктиста. Чернобородый, кудлатый, осанистый, Никодим больше напоминал легендарного разбойника Кудеяра, нежели скромного торговца скобяным товаром, правда, несмотря на грозный вид, нрав имел скромный, богобоязненный. А об амбарах сообщил, потому как в этом месте – в устье Яузы – их пути расходились. Купчина оставался разгружать товар на арендованные склады, а Раничев и его люди ехали дальше, на западную окраину города, в Чертолье, то еще местечко, вплотную примыкавшее к Занеглименному посаду. В Чертолье – овраги, канавы, кустарники, ручей Черторый – и в самом деле, сам черт мог сломать ногу, не говоря уже о простых путниках. Именно там и притулилась небольшая усадебка некоего Елизара Конопата, настоятельно рекомендованная тиуном в качестве основной резиденции. Вот эти-то рекомендации и пугали Ивана, были у него насчет резиденции и другие планы, которыми он не очень-то спешил делиться со своими людьми, вернее – с людьми Феоктиста. А таковых было – трое воинов и старший дьяк Софроний, старый знакомец, сквалыжная кочерыжка – именно он-то и был легальной крышей всего предприятия, как же, приехал из дальней обители в Москву, закупить богоспасаемых книжиц – жития святых – Четьи-Минеи. Насчет Софрония можно было и не сомневаться – тиунов послух, трое воинов тоже рекомендованы Феоктистом, Иван лишь только двоих упросил взять – Лукьяна из младшей дружины да Авраамку-дьяка. Им – верил. Вот только им сейчас и верил, уж, конечно же, не Софронию-кочерыжке! Иван едва только заслышал его писклявый сладенький голосок, увидал редковатую бороду, большой, висящий словно перезрелая груша нос, прикрывавшую голову скуфеечку, обшитую собачьим мехом, так и скривился тут же, словно вместо доброго вина ненароком испил уксуса. Ну Феоктист, удружил, подлюка! Как вот с этакими хвостами тайные дела делать? И еще поди знай, что им такое тайное тиун нашептал, может, сгубить всех, не говоря худого слова, да возвратиться по-тихому? Нет, по-тихому уж никак не выйдет – князь Олег Иванович наверняка полный отчет потребует. Стало быть – по-громкому уходить будут – с погоней да с боем. В этакой-то ситуации легко кому угодно нож под ребро сунуть, потом поминай как звали.

Вот показались склады – приземистые, длинные, сложенные из крепких сосновых бревен, из которых, почитай, вся Москва сложена – каменных-то зданий – раз-два и обчелся, потому и пожар тут – страшное дело! Да и не только на Москве, так и в других городах русских. Старых деревянных построек – почти нет, одни новые – часты пожары, вот и выгорали избенки, церквушки, хоромины – да ведь как выгорят, и с полгода не пройдет – а глянь-ка, вновь красуются домишки, не хуже прежнего! Плотницкие артели в верх по Москве-реке рубили срубы из кондовой сосны, на борах растущей, – такая сосна и прочна, и влаги берет мало. Деревья рубили зимой иль по ранней весне, покуда не заходили в них летние соки, рубили топором, не пилили пилою – от ударов комель словно бы стягивался – меньше влаги такое бревно брала, да и не гнило почти. Вот и сейчас, поди, рубят артельщики лес, дождутся высокой воды – сплавлять будут, иногда – и целыми срубами. Так вот после любого пожара враз отстроится город, встанет краше прежнего, возрожденный, словно волшебная птица Феникс из пепла. Лес – он и в Африке лес.