– Понимаю, но я не могу. Может, вы все решите без меня?

– Твою пьесу могут не утвердить, – голос Старостина потускнел. – Спросят: где автор, где наш драматург. Смотри, конечно, но на твоем месте, я бы пришел и, будучи даже мертвым.

– Я, правда, не могу, хотя ещё и не мертвый. Я заболел.

– Ну, ты и выбрал день, чтобы заболеть. А подождать не мог с этим делом?

– Прошу вас, замолвите за меня словечко.

– Боюсь, члены худсовета тебя не поймут.

Старостин бросил трубку.

Локтев принял холодный душ, растерся ворсистым полотенцем. Он прошел на кухню, выпил чашку кофе и попытался съесть пару бутербродов, но еда не лезла в горло. Надев темные брюки и светлую безрукавку, он запер квартиру, спустился вниз. Добежав до остановки, вскочил в отправляющийся троллейбус, покативший по раскаленной солнцем улочке.

* * *

Войдя на территорию гаражного кооператива «Чайка», Локтев бросил взгляд на дремавшего в будке охранника, прошагал вдоль длинного ряда гаражей, упиравшегося в глухой железобетонный забор. Он открыл навесной замок своего бокса и, распахнув настежь обшитые оцинкованным железом ворота, на минуту остановился, разглядывая передок «шестерки».

Надо же, правая фара разбита. Небольшая вмятина на решетке радиатора, переднем бампере и ещё на капоте. Мелкие брызги крови на лобовом стекле. Нынешней ночью, когда Локтев загонял машину в гараж, он даже не нашел сил, чтобы осмотреть повреждения.

Скверно. Значит, осколки фарного стекла остались на месте столкновения. Если так, то милиции известно, какую именно машину следует искать. Но это далеко не простая задача: найти в Москве «шестерку» с характерными повреждениями, проще иголку в стоге сена сыскать.

И свидетелей не было. Если не считать той беспамятной истеричной пассажирки, сбежавшей неизвестно куда. Если она, поразмыслив на досуге, все-таки решит обратиться в милицию, тогда… Что, собственно, тогда произойдет? Для начала Локтева задержат и поместят в следственный изолятор, в переполненную камеру, где в нестерпимой жаре и духоте спят, жуют, испражняются герои нашего времени: бандиты, воры, аферисты, убийцы.

Локтев, покорный злому року, разуется, во все сознается, все подпишет и станет ждать суда. Долгие недели, долгие месяцы, ждать и ждать, мечтая только об одном: скорее попасть из ада тюремной камеры на зону.

Разумеется, судьи примут во внимание, что Локтев за свою жизнь ни разу не привлекался, даже приводов не имел. Интеллигент, высшее гуманитарное образование, драматург, пытается сочинять пьесы для московских театров. Правда, ни одну из этих пьес ещё не поставили, но это к делу не относится…

Судьи все учтут и сбросят годик лагерного срока. А дальше? Колючая проволока, трехметровый забор, запретная зона, долгий срок, испорченное пищеварение, потерянные зубы. Туберкулез, в конце концов. Возможно, он выживет, выкарабкается, вернется обратно. Без здоровья, без денег, без веры в себя, но вернется.

Но куда, к кому, к чему он вернется? К разбитому корыту, к разбитой жизни. Конец карьере драматурга, тщеславным амбициям. Всему конец. Короче – мрак. А что, есть другие сценарии собственного будущего? Нет, других вариантов не видится, только этот, единственный, – честно признался себе Локтев. Но о нем лучше не думать.

Женщина была слишком напугана, потрясена происшедшим. Даже если она и решит идти в милицию, то наверняка сообщит лишь самые общие приметы водителя. Сколько в городе мужчин лет тридцати-сорока, русоволосых, чуть выше среднего роста? Тысячи, десятки тысяч. Ищи, свищи… Женщина была не в том состоянии, чтобы запомнить номер машины, тут уж не до номера.

Если бы не было пассажирки, не было этой бестолковой бабы… Тогда и карты в руки, тогда бы вышел совсем другой расклад. Машину следовало бы оставить, где угодно, в любом районе города, добраться до дома на такси.

А наутро отправиться в милицию, написать заявление об угоне: вечером не отгонял машину в гараж, оставил её у подъезда, утром транспортного средства на месте не обнаружил. Что-нибудь из этой оперы. Машину украли, затем преступники совершили наезд на пешехода и, напуганные случившимся, бросили её прямо на дороге. А Локтев в это время спал и видел двадцать седьмой сон. Но женщина есть, в любую минуту она может отыскаться, тогда обман откроется… И уже не жди поблажек ни от следствия, ни от суда.

Боже, кажется, все это происходит вовсе не с ним, с другим посторонним человеком. Проклятье, только одна минута трусости. Только одна минута малодушия – и вся прожитая жизнь летит к черту.

Но сейчас не до рассуждений.

Локтев достал с металлической полки мягкую тряпку, насыпал из пачки стирального порошка в десятилитровое ведро. Он помоет машину, тщательно, от и до. Затем отправится в магазин и вернется сюда с новой фарой, краской и распылителем. К вечеру, пожалуй, успеет выправить решетку радиатора, вмятины на капоте и переднем бампере. Небольшая рихтовка – и готово. И фару ещё успеет поставить. А завтра перекрасит машину из красного, скажем, в светло бежевый цвет. Неброско и смотрится.

Локтев подхватил ведро и отправился на колонку набирать воду. Когда он вернулся с ведром полным воды, у распахнутых ворот гаража топтались два милиционера. Старший сержант и лейтенант. Локтев остановился, поставил ведро на землю. Лейтенант упер ладони в бока и недобро глянул на Локтева.

– Ваша машина?

Локтев, уже понявший, что случилось самое худшее из того, что вообще могло случиться, молча кивнул головой.

– Документы сюда, – лейтенант протянул вперед руку.

Покопавшись в кармане, Локтев передал милиционеру паспорт и водительские права. Подумав секунду, выплеснул на землю ведро воды, вытер руки о рубашку.

– Запирайте гараж и следуйте за мной к машине, – приказал лейтенант.

…Локтева продержали в отделении милиции двое суток и выпустили под подписку о невыезде. На трех допросах, Локтев честно рассказал все, что мог рассказать.

– Что мне теперь делать? – спросил Локтев у молодого следователя.

– Будьте дома, я вас скоро вызову.

Следователь обманул Локтева. Больше в отделение милиции его не вызывали. Зато через четыре дня позвонил незнакомый мужчина, представился инспектором МУРа Максимом Юрьевичем Руденко и велел прибыть к десяти утра следующего дня по адресу, знакомому любому москвичу.

В солнечный летний день Локтев, пешком направляясь от центра города в Замоскворечье, остановился на середине моста, не для того, чтобы наслаждаться прекрасными видами древней столицы. Он провел все утро в казенном доме на Петровке 38, где пришлось отвечать на самые унизительные, с каверзной подковыркой вопросы, давать показания, выслушивать угрозы и оскорбления. Теперь Локтев испытывал лишь тяжесть в ногах и пустоту в душе. Хотелось передохнуть.

Положив ладони на чугунные перила, Локтев бездумным взглядом уставился вдаль. Крыши дальних домов расплывались в знойном мареве, казалось, поверх них текла прозрачная небесная река, размывавшая четкие очертания фасадов и крыш. Город растекался на глазах, таял в жарком мареве, как сливочный пломбир. Локтев на несколько секунду зажмурил глаза, вдруг заболевшие от слишком яркого света.