«Ермолов», — подумал Фёдор, замирая на пороге.

Второй — сидел на раскладном походном стуле, зябко кутаясь в шёлковый архалук. Худощавый человечек, рыжий, с тонкими чертами лица. Тёмный взор его блистал необычайной глубиной, выдавая незаурядный ум и энергию. Этот, второй, говорил медленно и тихо, но фразы его были остры. В звуках его голоса звенели отточенными гранями лёд и металл.

«А это, видать, Вельяминов», — размышлял Фёдор, прикидывая удобный момент, чтобы обнародовать своё появление.

— Завтра ждём визита старейшин, — сказал Ермолов. — Послушаем ещё раз байки этих подлецов...

— Вешать всех, Алёша. Что толку слушать домыслы лгунов и предателей?

— Нет, брат. Сначала пуганём. Быть может, моя зверская рожа, да огромная фигура да широкая глотка подействуют на азиатов отрезвляюще.

— Ты, Алёша, гуманист, человеколюбец, снисходительный и добрый, — холодно заметил Вельяминов.

— Снисхождение в глазах азиатов — знак слабости, Алёша. Я прямо из человеколюбия намерен быть строг до неумолимости. Пусть сначала дадут аманатов — а там увидим.

— Ты что стал в дверях, казак? — Ермолов внезапно обернулся. — Подходи ближе! Для дела зван, а не шпорами пол скрести.

— Разведчик первого эскадрона Гребенского полка Фёдор Туроверов явился по приказу... — рапортовал Фёдор.

— Вольно, казак, — засмеялся Ермолов.

— Разведчик, — усмехнулся Вельяминов. — Мы не на смотру. У нас приватная беседа. Доверительная, понимаешь?

— Подойди-ка ближе, разведчик. Разглядеть тебя хочу, — сказал Ермолов.

Фёдор подошёл ближе к столу, на свет.

— Экий ты бравый парень. Прав, Кирилла Максимович. Он хороших вояк сразу отличает. Значит, места здешние хорошо знаешь?

— Как не знать...

— Райский уголок, не правда ли? — Ермолов улыбался.

— Да, — неохотно согласился Фёдор. — Обильно нашей кровью политы эти чудные места.

— А вот мы их ещё более приукрасим, — подмигнул Ермолов. Улыбка красила чрезвычайно черты его сурового лица. — Есть у нас намерение воздвигнуть на сиих живописных берегах, и речных, и морских, ряд крепостных укреплений. Но сейчас главное не в этом. Я намерен оставить тебя при своей персоне, казак. Для личных поручений и связи. Согласен ли?

— Мы люди служивые и приказы не обсуждаем, ваше высокопревосходительство. — Фёдор выпрямился и звякнул шпорами.

— Ещё как обсуждаете, — холодно заметил Вельяминов. — Трудненько приживаются в казачьем войске простые правила повиновения начальству.

Фёдор ещё раз изумился хрупкости сложения военачальника, известного в войске сурового гонителя лесных шаек и ревнителя воинской дисциплины. Алексей Александрович был не стар ещё, почти ровесник Фёдора, но уже седоват, узок в плечах. В полумраке шатра, рядом с внушительной фигурой Ермолова он казался мальчиком-подростком.

— Вы, казаки-порубежники, такие же бандиты, как ваши визави, чечены и лезгины. Одно лишь обнадёживает — крещёный народ, а так...

— Но именно этим свойством своей натуры и ценен для нас Фёдор Туроверов, — заметил Ермолов.

— А вот это — тебе решать, Алексей Петрович. — Вельяминов отошёл в сторону, вглубь шатра, туда, где господствовал сумрак, словно обиделся или не хотел мешать беседе.

— Присядь, казак. — Ермолов без лишних церемоний придвинул раскладной стул. Сам уселся, широко расставив обутые в ботфорты ноги. — Чего стоишь? Или оробел, герой?

Фёдор уселся, опираясь на рукоять шашки.

— Шашка у тебя чеченской работы, местной?

— Не-а, ваше высокопревосходительство, моей дед по матери кузнецом был. Митрофания — его работа.

— Митрофания, говоришь... — Ермолов задумчиво посмотрел на изукрашенные сложным узором ножны. — Заботиться об оружии умеешь? Любишь оружие?

— Как не любить. — Фёдор смутился. Грозный военачальник с ходу угадал главнейшую из его, Фёдора, страстей. Болтаясь по горам и тайком, в разведке, и в открытую сшибаясь с коварным и жестоким противником, казак Туроверов научился ценить в оружии надёжность и относиться к нему с трепетной любовью. Оба пистолета нахчийской[6] работы казак добыл в кровавой стычке. Они были простыми, орнамент украшал лишь рукояти из рога тура, но били метко и при заботливом уходе не давали осечек. А вот ружьё Фёдор купил у самого мастера Дуски из аула Дарго. Отдал за него неплохого рабочего коня. Кинжалы на наборном поясе чудесной Сирийской работы снял с мёртвого черкашина. Эх, пришиб тогда мерзавца, таскавшего их с Ванькой по горным склонам две недели к ряду.

— Называй меня Алексеем Петровичем, герой, — продолжал Ермолов.

— Так точно, Алексей Петрович.

— Ты, Фёдор, грамоте обучен?

— Так точно. В нашей семье все читать и писать умеют. Мой дед по отцу дьяконом служил.

— Да ты, парень, так же как мы с Алексеем Александровичем, старого рода, — засмеялся Ермолов.

Закурили. Фёдор обратил внимание на генеральскую трубочку.

«Точно такая же, как у почтенного Кирилла Максимовича», — подумалось ему.

— Хоть и поган местный табак, а что делать? — Ермолов выпустил дым из широких ноздрей.

— В поганых местах — поганый табак произрастает, — заметил из темноты Вельяминов.

Он тоже курил. Табачный дым живописными облаками поднимался к бревенчатому потолку.

— Хан Мустафа Ширванский[7], старая каналья, коварный умысел против нас вынашивает. — Ермолов говорил медленно, в промежутках между затяжками.

Генерал смотрел на Фёдора в упор, лицо снова стало жёстким и сосредоточенным. Генерал говорил о деле.

— Так вроде ж замирился хан с Расеей, — пробормотал Фёдор.

— Слушай старших, казак, — ударил из темноты голос Вельяминова. — Привыкай к дисциплине.

— Он привыкнет, Алёша, привыкнет, — Ермолов снова улыбнулся и продолжил: — Хан Мустафа чрезвычайно богат, а ещё более хитёр и подл. Сей неверный и злоумышляющий подданный государя нашего тайно собирает войско. Планы его темны, но угадываемы. Опасаясь подлых вылазок с его стороны, я посылаю в Тифлис Алексея Александровича с частью войска. С ними идёт и твой эскадрон, казак.

— ...мы к походам завсегда готовы. Лоб перекрестим, ногу в стремя и....

— ...а тебя, Фёдор Туроверов, я оставляю при себе, связником. Случись чего — поскачешь в Тифлис или в Ширвань, или куда Бог приведёт. А пока, суть да дело, будешь о моём оружии заботиться. Я, парень, при моей походной жизни целым арсеналом обзавёлся. Храню его здесь в землянке. Так что милости просим, Фёдор Туроверов — гребенской казак.