Игра Хацуо отнюдь не отличалась виртуозностью, ибо она начала свои занятия музыкой всего три года назад, но я не был строгим ценителем, и мне ее исполнение показалось очень красивым. Дивные звуки музыки Моцарта, первый за долгие месяцы приезд к родным, сердечное приветствие Хацуо доставили мне невероятное удовольствие. Здесь, пожалуй, впервые за целую вечность вместо грубости и жестокости службы в военно-морском флоте я был окружен добротой, покоем и красотой. Чувства переполняли меня. Но мой приезд продлился недолго, и вскоре я вернулся в школу.

Учебный комплекс в Цутиуре располагался рядом с большим озером и примыкал к аэродрому с двумя взлетно-посадочными полосами, чья длина составляла 3000 и 2200 ярдов. В огромных ангарах можно было разместить сотни самолетов, и жизнь на базе не замирала ни на секунду.

Видимо, мне было так и не суждено перестать удивляться тому, что готовил мне каждый новый этап обучения. Едва приступив к занятиям в новой школе, я обнаружил, что весь мой прежний опыт знакомства с флотской дисциплиной был всего лишь цветочками. Я с изумлением осознал, что обычаи привития дисциплинарных навыков на базе в Сасебо были всего лишь приятным времяпрепровождением по сравнению с существующими в Цутиуре. Даже школа флотских артиллеристов казалась детским садом в сравнении с летной школой.

– Летчик-истребитель должен быть агрессивным и цепким. Всегда. – Такими словами вместо приветствия встретил нас атлетически сложенный инструктор по борьбе, собравший нас для первого занятия. – Здесь, в Цутиуре, мы собираемся привить вам эти черты, иначе вы никогда не станете летчиками морской авиации.

Не теряя времени, он начал знакомить нас со своими идеями того, как нам следует научиться проявлять постоянную агрессивность. Инструктор наугад выбирал двух человек из группы и приказывал им бороться. Победителю в схватке затем было позволено покинуть борцовский ковер.

Его потерпевшему поражение противнику везло меньше. Он оставался на ковре в ожидании нового противника из числа будущих летчиков. До тех пор пока он проигрывал, он не покидал ковра, теряя силы после каждой схватки, в которых его нещадно колотили и часто наносили повреждения. В случае необходимости его заставляли бороться с каждым из остальных шестидесяти девяти курсантов. Если по окончании следовавших одна за другой шестидесяти девяти схваток он сохранял способность держаться на ногах, то считался годным – но всего лишь еще на один день. На следующий день он снова вступал в схватку с противником и продолжал бороться до тех пор, пока не выходил победителем, в противном случае его исключали из школы.

Решимость курсантов не оказаться отчисленными из летной школы превращала эти борцовские поединки в сцены жестокого противостояния. Частенько курсанты теряли сознание. Это, тем не менее, не избавляло их от того, что считалось обязательной учебной дисциплиной. Их приводили в чувство ведром холодной воды или иным способом и вновь отправляли на ковер.

По окончании месяца базовой подготовки на земле мы приступили к первым учебным полетам. Учебные полеты проводились утром, а днем проходили занятия в классах. После ужина до отбоя у нас было два часа для самостоятельного изучения учебных предметов.

Шли месяцы, и наше число неумолимо сокращалось. Курс обучения требовал от курсантов достижения совершенства, и любого могли отчислить за малейшее нарушение правил. Поскольку летчики морской авиации считались элитой военно-морского флота, права на ошибку у нас не было. До завершения десятимесячного курса обучения сорок пять из первоначально принятых семидесяти курсантов были отчислены из школы. Наши учителя не исповедовали знакомых мне по прежним местам учебы принципов привития знаний путем палочной дисциплины, но наличие у них права исключить любого курсанта за малейший проступок внушало куда больший страх, чем зверское избиение.

Неукоснительное следование принципу избавления от нарушителей существующего порядка было продемонстрировано нам накануне выпуска из школы – за день до окончания был отчислен один из курсантов. Патруль заметил его входящим в один из запрещенных для посещения баров в Цутиуре, куда он направлялся отметить свое «успешное окончание школы». Но он поспешил. По возвращении в казарму ему было приказано доложить о проступке начальству. Пытаясь вымолить прощение, курсант даже встал на колени перед офицерами, но это ему не помогло.

Совет факультета признал его виновным в двух непростительных грехах. Первый известен каждому летчику: пилот боевого самолета ни в коем случае не должен пить алкогольных напитков вечером накануне полетов. На следующий день нам предстояло пролететь парадным строем над аэродромом, демонстрируя свои навыки выпускников летной школы. Второе преступление было более банальным, но отнюдь не менее серьезным. Военнослужащий не смеет подвергать позору военно-морской флот своим посещением заведений, куда доступ для него закрыт.

Курс физической подготовки в Цутиуре считался самым трудным в Японии. Одним из самых неприятных снарядов в упражнениях по преодолению препятствий был железный шест, на который нам нужно было залезать. Оказавшись наверху, мы должны были повиснуть на одной руке. Удержать вес своего тела было необходимо в течение не менее десяти минут, и курсант, не сумевший сделать этого, получал пинок в зад и отправлялся вновь карабкаться по шесту. В конце обучения те, кому удалось избежать отчисления, могли провисеть на одной руке пятнадцать – двадцать минут.

Каждый военнослужащий Императорского военно-морского флота был обязан уметь плавать. Среди нас было много курсантов родом из горных районов, и плавать им никогда не приходилось. Метод обучения был прост. Курсанта обвязывали за пояс канатом и бросали в океан, где он плыл… или тонул. Сегодня, в свои тридцать девять лет, с оставшимся в моем теле осколком шрапнели я могу проплыть 50 метров за тридцать четыре секунды. В летной школе проплыть эту дистанцию меньше чем за тридцать секунд считалось обычным делом.

От каждого курсанта требовалось уметь проплыть под водой не менее 50 метров и продержаться под водой не менее полутора минут. Обычный человек с трудом способен задержать дыхание на сорок – пятьдесят секунд, но это не отвечало требованиям, предъявляемым к японским летчикам. Мой собственный рекорд нахождения под водой равнялся двум с половиной минутам.

Во время занятий нам сотни раз приходилось нырять, чтобы улучшить координацию движений, что, как считалось, должно было помочь нам впоследствии при выполнении на истребителях сложных фигур высшего пилотажа. Нам приходилось уделять особое внимание этим занятиям, ибо, как только инструктор приходил к заключению, что мы достаточно хорошо научились нырять с трамплина в воду, нам приказывали прыгать с высокой вышки прямо на землю! Во время прыжка мы делали два или три сальто и приземлялись на ноги. Конечно, случались и ошибки, имевшие катастрофические последствия.

Акробатика являлась важной частью нашей атлетической подготовки, и все предъявляемые нашими инструкторами требования должны были выполняться – в противном случае курсанта ждало отчисление. Хождение на руках считалось одним из самых легких упражнений. Мы также должны были стоять на голове, сначала в течение пяти минут, затем время увеличивалось до десяти минут, а к концу обучения многие курсанты могли сохранять такое положение более пятнадцати минут. После упорных тренировок сам я мог простоять на голове более двадцати минут, в течение которых мои однокашники прикуривали сигареты и вставляли их мне в рот.