— А вы разве не знаете? У меня не та репутация, которую я хотел бы сохранить, миледи Совершенство. Уберите свой щит и меч, и свои сверкающие доспехи. Не надо ради меня сражаться с драконом. Вам некого защищать.

— Некого? — переспросила она. Внезапное любопытство заставило Геро говорить, не подумав заранее. До нее доходили слухи, произносимые шепотом о таинственном брате ее жениха, но все это было как-то неясно.

— Вы настолько неисправимы?

— Я совершеннейший негодяй. — Рединг обошел ее в танце, медленно двигаясь под музыку, и прошептал так тихо, что услышала только она: — Соблазнитель и распутник в самом худшем смысле. Я известен своими разнузданными развлечениями. Я слишком много пью, посещаю проституток и сквернословлю в дурных компаниях. Во мне нет ни благоразумия, ни моральных устоев, да мне ничего этого не хочется. Короче говоря, я дьявол во плоти, и вы, дражайшая леди Совершенство, поступите правильно, если будете избегать моего общества любой ценой.

Взрыв смеха заставил Томаса Рединга, маркиза Мэндевилла, посмотреть на танцующих. Гриффин откинул голову назад и расхохотался самым неприличным образом в ответ на какие-то слова леди Геро. К счастью, она выглядела не столь довольной. Тем не менее у Томаса напряглись плечи.

Черт бы побрал Гриффина!

— Ваш брат, похоже, получает удовольствие от танца с моей сестрой, — заметил Уэйкфилд.

Томас встретился взглядом с холодными карими глазами герцога. Всегда было чертовски трудно угадать, что на уме у Уэйкфилда, но сейчас его лицо казалось таким же непроницаемым, как у сфинкса.

Томас снова устремил взгляд на Гриффина, который делал танцевальные па вокруг его невесты.

— Вы правы.

Уэйкфилд скрестил руки на груди.

— Геро всю жизнь холили и лелеяли, как и подобает леди ее положения. И ее моральные устои безукоризненны. Я знаю, что она способна противостоять любому искушению.

Томас кивнул, чувствуя, как от неловкости у него покраснела шея. Ему стало душно, и он с трудом удержался, чтобы не ослабить узел шейного платка. Он прекрасно понял завуалированное предостережение герцога.

— Я вас понимаю, ваша светлость. Леди Геро пользуется моим полным доверием, и я никогда не позволю себя относиться к ней без должного уважения.

— Замечательно. — Уэйкфилд заложил руки за спину, и они оба молча наблюдали за танцующими. Затем герцог тихо произнес: — Внесение пункта в закон не прошло.

Томас пристально посмотрел на собеседника. Пытаясь противостоять пьянству среди лондонских бедняков, они в июне добавили в прошлогодний парламентский закон о спиртном пункт о джине. Этот пункт гарантировал премию осведомителям о незаконных продавцах джина.

— С каждым днем к магистратам приводят все больше продавцов джина, — медленно произнес Томас. — Почему же не удалось внести этот пункт?

Уэйкфилд пожал плечами. Его тихий и сдержанный голос не мог скрыть гнева:

— Они притащили несчастных женщин, продававших дьявольское питье с тележек. Несчастные зарабатывают на этом за день несколько пенни. В первую очередь необходимо поймать тех, кто перегоняет джин, влиятельных и могущественных, которые скрываются в тени, богатея за спинами обездоленных людей.

Томас заметил, как леди Геро нахмурилась, глядя на Гриффина, и успокоился.

— Уверяю вас, когда поймают как можно больше продавцов джина, то это тут же ударит по тем, кто производит джин. С момента внесения пункта прошло всего несколько месяцев. Надо подождать, мой друг.

— У меня нет времени ждать, — отрезал Уэйкфилд. — Лондон гибнет от этой заразы. В нашем огромном городе от этого умирает больше жителей, чем рождается. Тела валяются на улицах и в канавах Ист-Энда[2]. От жен уходят пьяницы-мужья, пьяные матери убивают младенцев, брошенные дети умирают или продают себя. Как может Англия процветать, если рабочая сила вырождается? Мы исчезнем как нация, если не искореним пьянство в нашем городе.

Томас знал, что проблема джина волнует Уэйкфилда, но не думал, что настолько глубоко. Он не ожидал подобной страстности от такого человека, каким ему представлялся герцог.

Вдруг его внимание привлекло движение на другом конце бального зала. Там появилась женщина в огненно-оранжевом платье, из-под которого виднелись бледно-желтые нижние юбки. Волосы — винно-красного цвета, а губы и щеки густо накрашены. Глаза всех мужчин устремились на нее, а она кокетливо похлопывала по руке своего спутника сложенным веером. Ее кавалер что-то сказал, она откинула голову, изогнув белоснежную шею, и засмеялась, от чего ее грудь заколыхалась.

— …только если состоятельного человека поймают на том, что он производит джин, — продолжал развивать свою мысль Уэйкфилд.

Томас понял, что пропустил большую часть сказанного герцогом, и повернулся к нему. Однако краем глаза все-таки следил за этой женщиной — она игриво водила пальцами по выпуклостям груди.

— Распутница.

— Кто?

Черт, он произнес это вслух, и теперь Уэйкфилд ждет от него ответа.

Томас поморщился.

— Миссис Тейт. — Он кивнул, указывая на женщину в противоположной стороне залы. — Каждый раз, когда я ее вижу, у нее новый поклонник и всегда моложе, чем она. Любому ясно, что ей тридцать пять, никак не меньше. Эту женщину следует привлечь к ответу за неприличное поведение.

— Тридцать восемь, — пробормотал Уйэкфилд.

Томас в изумлении посмотрел на него:

— Вы ее знаете?

Уэйкфилд поднял брови:

— Полагаю, что она известна большей части лондонского света.

Томас перевел взгляд на миссис Тейт. Неужели герцог спал с ней?

— Она остроумна, и у нее непринужденные манеры, — сказал герцог. — К тому же она была замужем за человеком втрое старше ее. Я не стал бы осуждать ее за те небольшие слабости, которые она себе позволяет теперь, когда стала вдовой.

— Она выставляет себя напоказ, — сквозь зубы процедил Томас, чувствуя, как Уэйкфилд сверлит его взглядом.

— Возможно, но лишь с неженатыми джентльменами. Она весьма осторожна и также не флиртует с джентльменами, которые помолвлены.

Словно услыхав слово «помолвлены», Лавиния Тейт подняла голову и встретилась глазами с Томасом, несмотря на то что их разделяло пространство залы. Он знал, что глаза у нее карие. Обычные карие глаза. Цвет глаз она не может изменить, с удовлетворением подумал он. Это не щеки под румянами.

Она выдержала его взгляд и подняла подбородок. Это был жест старый как мир, такой же старый, как тот, которым Ева подзадоривала Адама откусить кусочек от спелого яблока.

Томас отвернулся. Он как-то попробовал этого яблока, и хотя было трудно, но он смог оторваться от опьяняющей сладости плода. Эта женщина — ведьма, потаскуха. А в его жизни ему хватало потаскух.