Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не волнуйся. Голос крови подскажет.
— Надеюсь. — Глаза Бая сияли, казалось, сияло и каменное лицо. — Ах, как интересно! Приключения в подземельях, сражения с тёмными эльфами! Жду не дождусь!
Амарилль едва не поперхнулась воздухом.
— Бай, тёмных эльфов, как и фей, не существует, — сказал Дбалин. — Это глупые сказки.
В ответ тролль лишь скромно промолчал.
— Бай, — обратился уже Филин. — А всё-таки на что ты потратишь свою долю?
— Не знаю. Наверное, часть отдам матери, а часть — вашей библиотеке при борделе.
— Так щедро и чисто из симпатии? Или любишь книги?
— Люблю. Больше жизни. Трактаты Гальфрида Монмутского, Абеляра, поэзию Ферианната, Эшенбаха, Кретьена де Труа, Рамси, Фогельвейде, прекраснейшего Хагенау.
Перечисляя имена, Бай прикрыл глаза, словно вкусив сочнейший плод, даже огромные уши чувственно задрожали. Дбалин одобряюще кивал, загибая пальцы, эльфийка смотрела с удивлением.
— Поразительно! — Филин присвистнул. — Даже я не могу выговорить эти имена. Как же у тебя вышло с такими губами-картошками?
Грубый вопрос, как ни странно, возмутил одну лишь Амарилль, что попыталась испепелить мужчину взглядом и уже раскрыла было рот, дабы заодно добить словами, но её прервал Бай, который нисколько не обиделся на замечание.
— И поскакали вчетвером
По долам и лесам верхом.
Их ждали враг и путь тяжёлый,
Любовь, загадки, денег горы.
Геройства, тысячи похвал,
Ну, и счастливейший финал.
— Мило, — сказала эльфийка.
— Отрывок прекрасен, — улыбнулся Дбалин, — но, при всём моём уважении, Бай, я не могу не снизить градус оптимизма и романтизма стихотворения. Уж такой я человек. Нас, конечно же, все эти прелести ждут, но и не факт. Финал, конечно же, будет счастливейшим. Но относительно. Ведь всё зависит от личного восприятия.
Гостеприимоство
Очаровательная гора высилась над густым лесом, который прорезали ледяные ручейки. Один ручеёк проходил сквозь величественный замок — хоромы владыки этих мест. Великолепного охотника, покорителя женских сердец, знатока различных искусств и, когда дело касается бытовых вопросов, добряка да щедреца. Проявление последних качеств наиболее сильно ощущали на себе крестьяне, коих сеньор, не стесняясь, всех называл сервами, то бишь рабами. В чём же заключалась радость их положения у такого чудесного во всех смыслах хозяина? А в том, что кроме подушной, подымной и поземельной подати, крестьяне были вынуждены платить за выпекание хлеба либо пользоваться печью в замке, занимая очередь за неделю, а то и за месяц. Плюс к тому запрягать мужчин в ярмо воинской обязанности и регулярно, поочерёдно работать несколько дней в году на своего господина — класть гати, чинить дорогу, обустраивать замок, обрабатывать поля. Задаром. Прелесть, а не жизнь! Хотя бы потому, что у других сеньоров в разы хуже.
— Наведаемся в замок? — спросил Филин, вглядываясь в зубчатые стены.
— Не будем начинать с самоубийства, — кисло проговорил Дбалин. — Припрячем данный вариант на крайний случай. Да и вряд ли сеньор сможет нам помочь. Дело властителей — знать границы. А вот знать земли — уже дело крестьян.
— Мы с Дестриэ будем ждать в лесу, чтобы не привлекать внимание? — спросил Бай.
Эльфийка впервые искренне ему улыбнулась. Непривычно тепло и самую малость грустно.
— Наша цирковая труппа привлечёт внимание в любом случае. И, поверь, виной тому будешь не ты…
— Амарилль права, — подтвердил Дбалин. — Так что не волнуйся, к тому же на нашей стороне день. Как бы мы ни хотели, сейчас вряд ли удастся вызвать крупный переполох, ибо vivere est laborare*.
Они проехали к деревне, что раскинулась ниже отлогости, на которой высился замок, почти у подножья. Дома крестьян были косы, малы и в целом плохи, почти все с плешивыми соломенными крышами. Худосочные огороды и сараи ограждал знававший лучшие времена плетень. Сама деревня казалась царством ребятни и в меньшей степени женщин. Взрослых мужчин в ней будто вовсе не было. Дюжина босоногих ребят сразу же окружила незнакомцев. Дбалин сорванцов не интересовал, Филин, сколько бы он ни красовался мышцами, закатав рукава, тоже. Эльфийка привлекала слабо, а вот Бай оказался в центре внимания. Его и взбесившегося Дестриэ трогали, щипали. А ещё засыпали вопросами:
— Ты ведь великан, да, да, да?
— Гоблин, может?
— А почему под солнцем камнем не становишься?
— Дурак! В камень вампиры превращаются. Так ведь?
— Это твои губы или картошка?
К сожалению надоедливых детей, Бай не отвечал, а лишь миролюбиво улыбался «картошками». Дестриэ же не выдержал и в один момент оглушительно заржал. Часть детей с криком разбежалась, другую часть оттащили в сторону покрывающие благим матом всех и вся матери. Осталась лишь одна девочка — сорванец как сорванец, курносая, но, что сразу бросалось в глаза, в модных ботинках с пробковой подошвой. Очарованная троллем, она напевала:
— А я кое-что знаю, а я кое-что знаю.
— И что же? — мягко спросил Бай, чем заставил малышку широченно улыбнуться.
— Секрет!
— Милейшая госпожа, — обратился Дбалин к девочке, — отведёт нас к своему папе — старосте?
— А как ты узнал, что папа — староста?
— Секрет!
— Э-эй!
Девочка надула губы и грозно топнула, но Филин прервал её до того, как она успела разразиться гневной писклявой тирадой:
— Путь можешь показывать сидя на троллевом жеребце.
Как ни странно, девочку эта идея не порадовала.
— Да ну эту глыбу. А можно… с господиной? Хочу быть как маркиза-разбойница!
— «Господиной»? С этой язвой? Хотя ты права, мордочка у эльфийки нашей отменная. Амарилль, так что, пустишь маленькую господину на своего мерина?
В скрежете зубов «да» было едва различимым. Девочка запрыгала, захлопала в ладошки.
— А чуть позже — меня?
— Филин, умри. Просто умри.
Девочка не без помощи взобралась на коня, пища от радости, прижалась к угрюмой Амарилль и манерно ткнула пальчиком:
— Туда.
Коней направили по указанному пути. Вырвавшаяся из материнских рук ребятня побежала следом. Оказалось, в помощи девочки не было необходимости. Дом старосты показался ещё издалека, выделяясь добротной гонтовой крышей. Окружал его не плетень, а крашеный, хоть и невысокий забор, за которым виднелся просторный двор не серва, а настоящего виллана, домишко с сараем, баня, резная собачья будка, колодец, за которым простирался ухоженный огород. А уже на огороде был виден крупный зад склонившейся женщины, что рвала сорняки.
— Мама! — закричала девочка, приподнимаясь в седле. — Мама! Я маркиза!
Пёс выбежал из будки, натянул цепь, яростно залаял. Женщина поднялась, заметила гигантического Бая на колоссальном Дестриэ, а после — дочку в седле с эльфийкой. Вскрикнула и, бросив сорняки, устремилась к незнакомцам. Мгновенно оказалась за калиткой.
— Боже, Сенья, слезай! Слезай, кому говорят! Добрые господа, простите.
