Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ни один из них не произнес более ни слова; они вновь присели у костра. Дефаго расположился теперь лицом против ветра. Даже явный новичок в лесу смог бы заметить это. Было очевидно, что он хотел слышать и улавливать все, что исходило со стороны озера, – каждый звук, каждый запах. Сев спиной к лесу, он словно бы давал понять, что удивительно изощренным его нервам ничего странного и неожиданного оттуда не угрожает.
– Что-то мне расхотелось петь, – объяснил он, не дожидаясь вопроса. – Эта песня всегда тревожит меня, навевая воспоминания, не нужно было и начинать ее. Она – понимаешь, босс? – заставляет меня воображать всякие штуки…
Дефаго явно все еще пытался преодолеть некое глубоко затронувшее его чувство. Ему хотелось в чем-то оправдаться перед собеседником. Но в прозвучавшем объяснении заключалась лишь часть правды, и он отчетливо видел, что Симпсон угадывает это. Как оправдать смертельную бледность, отпечатавшуюся на его лице, когда он встал в боевую стойку, тревожно принюхиваясь?! Ничто – ни спокойное подбрасывание дров в огонь, ни неторопливая беседа на обычные темы – уже не могло вернуть их лесную стоянку к прежнему состоянию. Тень ужаса перед чем-то неведомым, на мгновение накрывшая лицо и определившая все движения проводника, пусть и не до конца угаданная, смутная, но оттого еще более убедительная, помимо воли Симпсона упала и на него. Очевидные усилия Дефаго сгладить впечатление от произошедшего только усугубляли ситуацию. К беспокойству молодого шотландца добавилась теперь еще и трудность – нет, даже не трудность, а невозможность! – задать проводнику хоть какой-то вопрос о вещах, в которых он ощущал свое полное невежество: об индейцах, диких животных, о лесных пожарах и многом другом… Воображение юноши лихорадочно работало, но тщетно…
* * *
Как бы то ни было, время делает свое дело, и пока они, греясь у костра, курили трубки и перекидывались малозначащими фразами, мрачная тень, неожиданно нависшая над их мирным лагерем, постепенно рассеялась. Возможно, сыграли свою роль утешительные речи Дефаго или даже просто возвращение проводника к его прежнему спокойному и уравновешенному состоянию; возможно, самому Симпсону стало казаться, что он все преувеличил и вывел за рамки правдоподобия; а может, вновь вступила в действие врачующая сила всемогущего воздуха этой дикой лесной глуши. Так или иначе, но обстоятельство, сковавшее мгновенным ужасом обоих спутников, по всей видимости, улетучилось с той же таинственностью, с какой и возникло, и ничего более не произошло, что могло бы вновь пробудить этот ужас. Симпсон начал думать, что просто поддался безрассудному чувству страха, подобно неразумному дитяти. Частично он объяснил это подсознательным возбуждением, порожденным в крови всем пережитым в первые дни пребывания в этой дикой, потрясающей своей грандиозностью глухой стороне; частично – очарованием безлюдия и безмолвия великих просторов; а может, в чем-то сказалось и переутомление. Конечно, труднее всего было объяснить внезапную бледность проводника… Но, в конце концов, это могла быть просто игра бликов от пылающего костра – не в меру разыгравшееся воображение способно и не на такое… Немного поразмыслив, Симпсон извлек всю возможную пользу из прирожденной своей способности во всем сомневаться – ведь недаром же он был шотландцем.
Когда душа расстается с каким-либо необычным чувством, ум тут же находит добрый десяток способов подыскать этому чувству самое простое, пусть и поверхностное объяснение… Симпсон вновь закурил трубку, мысленно посмеиваясь над собой. По крайней мере, когда он вернется домой, в родную Шотландию, будет повод рассказать у камина забавную историю. Он не понимал еще, что этот смех лишь подтверждает по-прежнему таящийся в глубине его души ужас, что именно такими уловками всякий сильно встревоженный чем-то человек пытается убедить себя, будто на самом-то деле все обстоит вовсе не так, как кажется…
Дефаго, однако, чутко уловил тихий смешок Симпсона и недоуменно уставился на компаньона. Они стояли теперь друг против друга, затаптывая ногами – перед тем, как отправиться на ночлег, – последние тлеющие угли угасшего костра. Десять вечера – для охотников слишком поздний час, чтобы продолжать бодрствовать.
– С чего это тебя разбирает? – спросил Дефаго вроде бы обычным своим тоном, но в то же время очень серьезно.
– Да так, я подумал… вспомнил наши маленькие, будто игрушечные леса, – с запинкой отвечал Симпсон, которого вопрос проводника застал врасплох и вынудил вновь испытать чувство ужаса, глубоко угнездившееся в душе, – и сравнил их с… со всем этим… – Он обвел рукой окружавшие их непроходимые чащи.
Последовала пауза.
– И все равно на твоем месте я не стал бы сейчас смеяться, – вновь заговорил Дефаго, вглядываясь через плечо Симпсона куда-то в темноту. – Здесь есть места, куда не ступала еще нога человека, и никто не знает, что в них творится, кто живет.
– Кто-то очень большой, превосходящий все обычное?
В словах проводника скрывался намек на нечто невообразимо огромное и страшное.
Дефаго кивнул. Лицо его было хмурым. От Симпсона не укрылось, что в душе его спутника нет покоя. Юноша понимал, что в самых глубинах этого необъятного края могли оставаться никем еще не изведанные, никем не потревоженные места. И мысль об этом была не из самых приятных. Преодолев свою растерянность, он нарочито веселым тоном намекнул, что пора бы уже и поспать. Но проводник все медлил, находя себе занятия, в которых вовсе не было надобности, – возился с угасшим костром, перекладывал с места на место камни вокруг кострища. По всей видимости, ему хотелось что-то сказать, но он никак не мог найти подходящих слов.
– Слышь-ка, Симпсон, – решился он вдруг, когда в воздух взлетел последний сноп угасающих искр. – Ты, часом, ничего… ничего не учуял? Ничего такого особенного, я хотел сказать?
Симпсон понимал, что за обычным этим вопросом крылась какая-то напряженная работа мозга. По спине его пробежали мурашки.
– Нет, ничего, – твердо ответил он и снова принялся с тихим шорохом затаптывать рассыпавшиеся по земле угольки, пугаясь самого этого шуршащего звука. – Разве что очень уж от лесного пожарища несет гарью.
– И что – за весь вечер ты ничего другого не почуял? – настаивал проводник, не сводя с него блестевших во мраке глаз. – Совсем ничего? Ничего особенного, отличного от прежних запахов?
– Да нет, дружище, совсем, совсем ничего! – уже почти сердито ответил Симпсон.
Лицо Дефаго прояснилось.
– Ну вот и слава богу! – воскликнул он с видимым облегчением. – Так приятно это слышать!
– А ты-то сам? – резко спросил Симпсон и тут же пожалел о своем вопросе.
Канадец, выступив из темноты, подошел поближе. Тряхнул головой.
– Нет, вроде бы нет… – сказал