— Этот человек так и не стал взрослым, ответственным за свои поступки. Я готов забыть его неудачи в делах, но не в личной жизни. Здесь мне трудно сохранять терпимость. Может, конечно, его жена — вредная корыстная бабенка, но и она не заслужила, чтобы ее оставили, ничего не объяснив. Она три года жила между небом и землей. Леонидас мог бы дать ей развод. А он что делает? Подбирает девчонку, которая чуть не в дочери ему годится, и награждает ее ребенком, зная, да-да, черт подери, зная, что он умирает. Что же это за глупый эгоизм такой, я вас спрашиваю?

Когда он умолк, выпустив последний залп, в комнате воцарилось глухое молчание, воздух прямо-таки завибрировал от общего напряжения, и тут Иви шагнула вперед и отвесила Георгосу крепкую пощечину. Звук удара слился с гулом потрясенных восклицаний. Но она ничего не, слышала и не видела из-за ярости, застилавшей ей глаза.

— Никогда, — взорвалась она, дрожа всем телом, — слышишь, никогда больше не называй моего Леонидаса глупцом или эгоистом. Может, он и не был идеалом. Может, он и допускал ошибки, но он никогда бы сознательно не причинил боли другому человеку. А что касается бессердечного награждения меня ребенком, ничто не может быть дальше от истины! Он ни разу не сделал мне неподобающих предложений, даже когда поселил у себя, потому что мне некуда было податься. И это я пришла к нему в постель, когда он был так явно несчастен и подавлен, и постаралась утешить его единственным доступным мне способом. Никто из нас не подумал о ребенке, но знаешь что? Я горжусь тем, что ношу его ребенка, очень горжусь. Он был прекрасным человеком и стал бы прекрасным отцом. Но тем, что я стала твоей женой, Георгос Павлиди, я не горжусь. Не дождусь дня, когда от тебя избавлюсь!

Вся в слезах, она выбежала из гостиной, взлетела по лестнице и промчалась по коридору к своей спальне, где бросилась на постель, отчаянно рыдая в зеленый шелк одеяла.

Внизу, в гостиной, Георгос застыл, глядя ей вслед, с мертвенно-серым лицом, на котором ярко алел отпечаток ее ладони.

— Ну что, Георгос? — поддела его Рита. — Что будешь делать дальше?

— Ступай за ней, старина, — вмешался Янис. — Извинись как следует. Выпроси прощение.

— Пожалуйста, Георгос, — взмолилась Алис. — У нее ведь будет ребенок Леонидаса.

Он медленно перевел глаза на мать.

— Неужели всю оставшуюся жизнь я должен расплачиваться за сомнительную привилегию по образу и подобию напоминать своего отца? — пробормотал он.

Молчание послужило ответом на это загадочное замечание, и, круто развернувшись, Георгос покинул комнату и, перескакивая через две ступеньки, помчался по лестнице, пока не исчез из виду. Вернувшаяся из кухни Эмилия увидела перед собой три молчаливых натянутых лица.

— В чем дело? — спросила она. — Что случилось?

— Георгос сказал кое-что, расстроившее Яви, — отважилась подать голос Рита.

— Опять! Ну что такое с этим парнем? Неужели он не понимает, какое сокровище эта девушка? Будь у него мозги, ему б ухватиться за нее и привязать к себе крепко-накрепко.

— В жизни все не так просто, — с усмешкой заметил Янис.

— Не вижу, почему б этому и не быть, — сердито пробормотала экономка. — Она красивая девушка. Он красивый мужчина. Они женаты. Почему бы природе не взять свое и всему не пойти естественным путем?

— Да ведь она носит ребенка его брата, — возразила Рита. — Дайте человеку опомниться. Георгосу все это нелегко дается. И потом, Иви до сих пор любит Леонидаса.

— Вы правы, — вздохнула Эмилия. — А я просто глупая старая дура, которой кажется, что все можно увязать розовой ленточкой. И что мы будем делать?

— Я знаю, — сказал Янис, подняв свой бокал с виски и осушив его до дна. — Готов еще повторить.

— Хорошая мысль, — согласилась Рита. — Присоединяюсь.

Только когда кровать низко осела с одного бока, Иви поняла, что кто-то пришел вслед за ней, но она и подумать не могла, что там примостился Георгос. Она полагала, что это Рита или, возможно, Эмилия. Только не Алис. Она не из тех, кто борется или утешает. Она женщина мягкая, но очень пассивная.

— Извини меня, Иви, — услышала она неожиданный голос, — оправдать мое потрясающе глупое поведение может только то, что меня возмущали некоторые аспекты жизни брата, перед тем как он заболел. Рад, что ты вывела меня из заблуждения, что он не воспользовался твоей юностью и невинностью. И поверь, я не осуждаю тебя ни за то, как ты поступила с Леонидасом, ни за то, как ты расправилась сейчас со мной. Меня восхищает твое поведение, то, как ты защищала Леонидаса. Думаю, любой мужчина пойдет на все, чтобы получить женщину, которая бы любила его так, как ты, видимо, любила Леонидаса.

Иви лежала неподвижно, еще не понимая, успокоили ее вроде бы искренние его слова или привели в еще большее смятение. В ее представлении Георгос как-то не вязался с извинениями.

Медленно повернувшись, она увидела такое горестное лицо, что сердце ее внезапно сжалось от раскаяния. Он смотрел в пол, глаз его она не видела, но несвойственная этому человеку понурость головы и плеч зацепила чувствительные струнки в ее душе.

— И ты из-вини, — прошептала она, — что я тебя ударила.

Он поднял голову. Иви ахнула, увидев на его щеке след своей ладони. Она не думала, что ударила его так сильно. Потрясенная, Иви машинально потянулась к его щеке, и, когда ее ладонь коснулась красного отпечатка, с ее губ сорвался виноватый возглас.

— Не надо! — рявкнул Георгос и, стиснув железными пальцами запястье, вернул ее руку на одеяло, отчего Иви оказалась вдруг в полусидячем положении.

При этом шляпка, и так чудом державшаяся на голове, слетела окончательно, большой гребень тоже съехал набок, и блестящие темные волосы волной рассыпались по плечам.

Она попыталась выдернуть свою руку, чтобы поправить волосы, но его хватка не слабела, а глаза так пронизывали ее насквозь, что совершенно сбил ее с толку. Неужели он решил, что она снова его ударит? Но ведь она уже извинилась за все.

Почему он молчит? Почему сидит и так уставился на нее? И почему, о почему, сама она никак не обретет дар речи?

Большая, роскошно обставленная комната словно вдруг съежилась, лишь громада Георгоса нависла прямо над ней единственной реальностью. Его лицо оказалось всего в нескольких дюймах от нее, до того близко, что куда-то девалась голубизна его глаз. Они превратились в глубокие темные озера, в которых она тонула… тонула…

В отчаянии Иви глубоко вздохнула, но, похоже, для того лишь, чтобы ощутить, как сильно вдруг заколотилось сердце. Огромная рука на запястье сжала его еще крепче, и на какой-то сумасшедший миг Иви подумала, что он собирается поцеловать ее еще раз. Но тут ее вжало в матрас — Георгос рывком поднялся с кровати.

— Не позволяй своему нежному сердцу снова завлечь тебя в беду, Иви. — Он посмотрел на нее с высоты своего немалого роста, сохраняя привычно резкое выражение лица. — Я заслужил, чтобы меня спустили с лестницы, и мог получить сейчас вторую пощечину. В будущем, если тебе придет в голову так коснуться мужчины, постарайся, чтобы кровать была подальше, — мрачно предостерег он. — Не все мужчины святые, вроде Леонидаса.