– Назови мне эти семь талантов.

Ну вот, новое дело! До сих пор я вела себя с мальчиком осторожно. По личному опыту я знаю, что напускное спокойствие и незаинтересованность в травмирующих событиях могут быть маской, которую опасно снимать. Но мне нужно было выяснить, что случилось в монастыре, а Бинто до сих пор не дал мне ничего, кроме смутных намёков.

– Я расскажу тебе об одном из семи талантов, – сказала я. – Он называется… слышать-то-что-не-сказано-и-видеть-то-чего-там-нет.

Ладно, согласна, это не самое точное описание арта превис, но я делала всё, что могла, изъясняясь на чужом языке.

– Расскажи мне, – попросил Бинто.

– Благодаря этому навыку мы узнаём, что порой, если кто-то проявляет к тебе большой интерес, на самом деле, возможно, это не так.

Бинто поджал губы.

– То есть он лжёт?

– Не лжёт. Он задаёт тебе вопросы, чтобы избежать ответов на твои.

Я, вероятно, что-то напутала. Я не знала точно, чем отличается «избежать» от «бежать» или «уклоняться». Тем не менее, мальчик понял, что я имею в виду.

– Меня зовут Бинто, – сказал он. Хотя, разумеется, он использовал жесты, обозначающие «синяя птица». У меня вошло в привычку мысленно составлять фразы из его знаков и движений. – Мне девять лет.

– Я не понимаю…

Он сделал короткий и резкий взмах, что значило одновременно «прекрати» и «замолчи».

Я согласно кивнула.

Несколько секунд Бинто смотрел на меня, а потом продолжил:

– Четыре дня и много миль я был храбр. Я делаю это, оставаясь здесь. Не там.

– Там?

– В прошлом времени. В том, что случилось. Если я буду жить здесь, сейчас, на песке, под луной, думая только о следующем шаге, я смогу быть храбрым. Если я мысленно вернусь в прошлое, я больше не буду храбрым. Понимаешь?

«Лучше, чем ты можешь себе представить, малыш», – подумала я. И кивнула.

– Если я не буду храбрым, то не смогу выжить, – продолжал Бинто.

Несколько мгновений он колебался, начиная составлять разные фигуры, но не заканчивая их. Наконец я взяла его дрожащие пальцы в свои и свободной рукой сказала:

– Я буду храброй ради тебя. Пока ты не сможешь снова стать храбрым ради себя.

Бинто довольно долго смотрел на меня снизу вверх – и это было для него необычно. В основном он озирался по сторонам или сосредотачивался на моих руках, стараясь уяснить, что я говорю. Но теперь он выдержал пристальный взгляд, будто пытаясь понять, что ему могут сказать мои глаза. И словно прорвалась плотина, слишком долго удерживающая воды реки. Слёзы хлынули у него из глаз, а из горла вырвался вопль, прозвучавший для меня диссонансом, но в то же время показавшийся очень знакомым. Он рассказывал о боли – так красноречиво, как не смог бы поведать ни один язык.

До сих пор я старалась не прикасаться к Бинто, видя, что ему это неприятно, но теперь взяла мальчика пальцами за подбородок и приподняла его голову, чтобы он увидел то, что я собиралась сказать.

– Можно я тебя обниму?

Рыдания всё ещё сотрясали Бинто, а из глаз катились слёзы. Дрожащими пальцами он сказал:

– Если я позволю меня обнять, ты будешь смеяться?

Я смутилась.

– Конечно же, я не буду смеяться над тобой, Бинто.

Он покачал головой и ответил:

– Но я хочу, чтобы ты посмеялась. Пожалуйста, обними меня и смейся, чтобы я чувствовал это, а не то, что сейчас.

Я ещё колебалась. Однако есть одна вещь, которую узнаёшь, изучая арта локвит: каждый из нас несёт в себе собственный язык, более глубокий, чем слова, и иногда нам надо научиться говорить на языке другого.

Вот поэтому я заключила Бинто в объятия и крепко прижала его к себе. Я мысленно вернулась к Дюрралу и Энне – и к дому, в котором провела последние полтора года. Пока Квадлопо уверенно и ободряюще топал по золотому песку, я вспоминала – один за другим – все моменты радости, счастья и веселья, не исключая и последний, после которого всё развалилось. И я не просто рассмеялась – я захохотала. Так сильно и громко, как только могла, не обращая внимания на раздражённое фырканье коня. И я продолжала, пока этот смех не заглушил рыдания Бинто.

Мало-помалу мальчик успокоился. Он отодвинулся, чтобы я могла видеть его руки, и рассказал свою историю.

Что было после? После мне самой захотелось, чтобы кто-нибудь обнял меня и смехом прогнал прочь мои страхи.

Глава 4

ИСТОРИЯ БИНТО

Меня зовут Бинто. Мне девять лет. Я выгляжу маленьким для своего возраста.

Я родился в монастыре Сад-Без-Цветов. Да, так он называется. Не перебивай.

Монахи в Саду-Без-Цветов не произносят ни слова вслух. Они верят, что слова – это священные семена, которые могут прорасти опасным образом, если за ними не следить со всем тщанием. Нет, это не похоже на магию людей в шёлковых мантиях. И перестань меня перебивать.

Мой отец был очень высокопоставленным монахом. Он следил за библиотекой особых книг. Их дозволено читать только тем, кто умеет молчать. Да, многие в монастыре не разговаривают, но это не то же самое, что молчать.

Много лет назад отец встретил женщину, которая жила в городке возле монастыря, и они занимались сексом… Почему ты смеёшься? Нет, жест не смешной. Жест как жест, ничего особенного.

Они много раз занимались сексом, и в конце концов родился я. В монастыре Сад-Без-Цветов нет закона, запрещающего заниматься сексом, потому что секс… Прекрати ржать! В союзе мужчина и женщина обретают священную мудрость, которую не найдёшь в книгах и которую нельзя познать в одиночку. Так сказал отец.

Моя мать умерла, когда я был совсем маленьким. Я не знаю, что с ней случилось. Отец не мог говорить о ней без слёз, и поэтому мы никогда не обсуждали мою мать. Госпожа Сурчиха любила меня. Она обещала рассказать правду, когда мне исполнится десять лет. Но ещё не исполнилось, а ты сломала госпоже Сурчихе шею, так что я никогда не узнаю… Ты корчишь рожу. Почему? Тогда перестань. Это очень отвлекает. И если моя история заставляет тебя делать такое лицо, то я не буду продолжать… Ладно уж. Но я тебя предупредил.

Когда я был совсем маленьким, я мог издавать звуки ртом, как это делаешь ты. И мог слышать звуки, которые издавали другие. Но когда я стал старше, звуки сделались тише, и теперь всё, что я слышу, это… ну вот что-то такое… как будто ткань трётся о ткань. Тебе слышно? А я так слышу всегда. Ты опять корчишь рожу! Тут нет ничего плохого, мне нравится этот звук. А знаки я умею делать лучше всех, кто живёт в монастыре… точнее, жил. Что? А, сколько их? Их было тридцать семь, пока мой отец и госпожа Сурчиха…

Неделю назад в монастырь приехала гостья. Она разговаривала там со многими монахами и знала безмолвную речь.