Зима в маленьких городках — это сезон свиданий. Наступающий рано вечер поощряет действия мужчин и облегчает задачу некоторым почтенным пожилым дамам, которых я научился распознавать и которые занимались неким отвратительным ремеслом. Они ходят, пришептывая, по пятам за девушками, вкрадчиво говорят им комплименты, знакомятся с ними поближе и чаще всего достигают своей цели. У одной из них, которую звали мамаша Жюли, это получалось очень ловко. Однажды вечером я заметил, как она шла за Мариэттой и тихо о чем-то с ней говорила… Мариэтта сначала слушала ее вроде бы не очень внимательно. Она спускалась по улице Гиро, возможно, шла в магазин, как обычно в это время. Я последовал за ней… Улица Гиро с ее высокими платанами за мостом, с буржуазными домами справа и дворцом правосудия слева освещалась всегда плохо. Воспользовавшись этим, мамаша Жюли подошла ближе к Мариэтте, и на этот раз та остановилась. Мамаша Жюли отвела ее к деревьям, где было потемнее, и между женщинами завязался разговор, заинтриговавший меня, хотя я не мог ничего расслышать. Я не решался подойти ближе, боясь, как бы меня не заметили с нашей служанкой в подобном месте. Но поскольку разговор грозил затянуться, я подошел к Мариэтте, и она увидела меня.

— Ну до свидания, мамаша Жюли! — тут же проговорила Мариэтта.

Я услышал:

— Вы придете?

— До свидания! — повторила моя любовница и, обращаясь ко мне, добавила: — Что вы тут’ делаете, месье Клод? — спросила она с каким-то странным похихикиванием, оглядываясь на удалявшуюся старуху.

— Куда ты идешь? — сразу же поинтересовался я.

— Ну… я иду за покупками, — ответила Мариэтта.

— За покупками?

— Святые угодники! Разве вы не видите?

— К этой женщине?

— Что такое? — переспросила Мариэтта.

Я уже начинал злиться.

— Эта женщина, — произнес я глухим голосом, — …с которой ты была… там… спросила тебя: «Вы придете?» Что это значит?

— Вы чего-то не поняли, месье Клод, — кротко заверила меня Мариэтта. — Дело здесь в другом. К сожалению, мне нужно спешить. Отпустите же меня, я пойду.

— Нет.

Мариэтта взглянула на меня.

— Ты никуда не пойдешь, прежде чем не ответишь мне, — заявил я ей. — Так говори же!.. Говори!.. Я жду…

— Ах! Какой же вы простофиля! — вздохнула Мариэтта.

И, оставив меня там, где я стоял, она быстро, почти бегом удалилась.

…Вечером Мариэтта долго манерничала, но в конце концов я вытянул у нее признание, что один господин, живущий в городе, назначил ей через мамашу Жюли свидание. Не знаю, уж как я удержался от того, чтобы не побить мою любовницу. Она рассказала мне эту историю без обиняков, как нечто совершенно естественное, а я слушал ее, лежа рядом с ней, и не перебивал — настолько я оцепенел от удивления.

— И что ты будешь делать? — спросил я, немного придя в себя.

— Я не пойду, — прошептала Мариэтта.

Я был уверен, что она лжет, и она это поняла, потому что за всю ночь, даже в пылу объятий, мы не сказали больше ни слова друг другу.

Значит, Мариэтта не любила меня. Теперь это подтвердилось. Или, если она меня любила, — а я пока еще не мог отказаться от этой иллюзии — то почти на манер животных, которых без всякого выбора соединяет одна жажда удовольствия. Мариэтта была на них похожа. Она остановила свой выбор на мне, потому что это было ей приятно и удобно. Меня охватила ярость. Я страшно переживал случившееся, и, вместо того чтобы спросить самого себя, насколько сильны мои собственные чувства к Мариэтте — а ведь они у меня не очень-то отличались от ее чувств, — я на протяжении всего следующего дня упорствовал в мысли, что я самый несправедливо страдающий из любовников.

Однако ни на другой день после той злосчастной ночи, ни в последующие дни Мариэтта вопреки моим ожиданиям с наступлением темноты из гостиницы не выходила. Почему же она не шла на это свидание? Неужели она хотела убедить меня в несправедливости того, что я о ней думал? Я не смел на это надеяться. Тем не менее мне пришлось признать, что, коль скоро Мариэтта не выходила из гостиницы в наиболее подходящий для этого час, значит, она хотела показать мне свои добрые намерения. Это меня тронуло. Переполненный угрызениями совести, я упрекал себя за свое дурное поведение, за одолевавшие меня подозрения. Наконец, я не выдержал. Я попросил у Мариэтты прощения и одновременно подарил ей украденный у матери луидор, чтобы она купила себе, что захочет.

Мариэтта взяла луидор, но на другой день пошла по магазинам и вернулась после очень долгого отсутствия, которое показалось мне бесконечным. Мне было стыдно за нее. Вот, значит, как она выказывает мне свою благодарность! Я терялся в разного рода догадках, потом сказал себе, что прежде нужно убедиться в постигшем меня несчастье, а уж потом решать что-либо, и главное — не говорить Мариэтте о том, как она заставляет меня страдать.

Она же, со своей стороны, не проронила ни слова о своем времяпрепровождении. Я больше у нее ни о чем не спрашивал. Она тоже не позволяла себе ни малейшего намека, и мы продолжали встречаться, избегая затрагивать эту тему — настолько она была чревата ложью, упреками и тайным разочарованием.

Теперь, когда я приближаюсь к описанию фактов, решивших мою судьбу и отвлекших меня от цели, к которой меня, казалось, готовило и мое детство, и мое воспитание; я вспоминаю, что тогда в доме произошло два или три необычных события, почти тут же имевших последствия. Это были не те волнующие приключения, о которых пишут в романах, но тогда они показались мне по-своему захватывающими, так как уже упоминавшийся мною секретарь суда был, несомненно, последним человеком, которому моя мать должна была бы уступить в сделанном им предложении.

Его самого и его дам перестали пускать в гостиницу, где они обретались раньше. Не знаю уж, что там произошло и кто кому что-то недоплатил… Но так или иначе, однажды вечером к нам явилась какая-то незнакомка, сняла комнату и села поужинать одна за маленьким столиком, который Мариэтта накрыла ей в столовой… Это была довольно миловидная женщина, очень строго одетая и гораздо более ухоженная, чем кто-либо из тех путешественниц, что останавливались у нас иногда на день-два. Однако, расплачиваясь у кассы, она сообщила мне сведения о себе, в которых довольно явственно прозвучало кокетство вполне определенного рода.

— Без профессии, так, кажется, пишут? — попросила она меня записать.

— Хорошо, мадам, — ответила моя мать и добавила: — Вы здесь надолго?

— Думаю, да, — прожурчала незнакомка.

Она поднялась в свой номер, спустилась оттуда через несколько минут и вышла, не привлекая ничьего внимания… Где провела она ночь? Гуляла? Я догадывался… Однако каково же было мое удивление, когда на другой день я увидел эту женщину в гостинице в сопровождении секретаря суда.