— Ждите, машина едет.

— А сколько ждать-то?

— Если дороги не размыло, то часа три-четыре.

— Сколько? — сорвавшись на визг воскликнул Антон. — А быстрее никак?

— Никак. — сухо ответила оператор и положила трубку.

— Антон! — закричала Мария и муж бросился к ней. — Ну что там?

— Три часа. Может чуть больше.

— О Господи! Он уже лезет. Я не дотяну.

Антон в ужасе перевёл взгляд на её живот. Сглотнул, через силу продавив слюну. Он видел много фильмов, где роды приходилось принимать в самых неожиданных условиях, и с трудом верил, что сам теперь находился на месте одного из тех бедолаг. Одно радовало. Благодаря всё тем же фильмам он примерно понимал, что надо делать.

— Не переживай, дыши глубоко, выдыхай подольше…

— Я и так этим занимаюсь. Ослеп?

«Ослеп?», повторил про себя Антон. Уж слишком резко переменилась Мария. Куда же вся её кротость подевалась?

Но все лишние мысли он поспешно выкинул из головы.

Вернулся в переднюю. На небольшой электроплите в две конфорки стоял пустой чайник. Рядом на полу — ведро с водой. Единственное, не поваленное на бок и накрытое крышкой. Антон налил из него целый чайник и включил конфорку на полную.

Тем временем требовалось найти какие-нибудь чистые тряпки. За этим Антон направился в третью комнату, где, по-видимому, обитал сам старик. Лампочка там перегорела и пришлось наощупь искать шкаф. А потом по запаху определять чистые простыни. Нашлась одна.

— Здравствуй, папа. — раздался за спиной незнакомый, раздвоенный голос. Словно одновременно говорили и мужчина, и женщина.

Антон оцепенел.

— Я… — только и смог выдавить из себя.

Затихли крики жены и шум ветра за окном. Замолкли скрипучие половицы. Весь мир превратился в пустоту. И тогда голос продолжил:

— Ты не хочешь на меня посмотреть? Не хочешь увидеть, как я вырос? — последнее слово прозвучало одновременно и как «выросла».

Антон прижал к груди простыню и медленно, борясь со страхом, обернулся.

Чёрный силуэт стоял у окна, почти полностью закрыв собой скудный свет Луны. И лишь один жёлтый глаз горел во всей этой черной массе. Только теперь Антон мог различить и вертикальный, как у кошки, зрачок.

— Кто… кто вы? — слова драли глотку подобно наждачной бумаге.

— Я ждал (ждала) более тёплого приёма. Я надеялся (надеялась), ты меня обнимешь. Разве не об этом ты мечтал все эти годы? Обнять своего сына (свою дочь)…

— У меня… у меня нету детей. Какие-то у вас глупые шутки. — Антон попытался перебороть страх и ответил чуть твёрже.

Странный человек так же повысил голос, и от этого задребезжали стёкла в окне:

— А где была твоя смелость тогда? Мне нужна была твоя защита, но ты трусливо сбежал! Смотри теперь, какой след оставили мне на память! — силуэт шагнул вперёд. Приблизился так, что даже темнота больше не могла его скрыть.

Чёрное, истлевшее, лицо от которого веяло смертью, и все внутренности Антона лезли наизнанку. Безносый, безгубый урод. Местами кожи и вовсе не осталось, и там проглядывало нечто чёрное и гнилостное. А на месте второго глаза зиял глубокая рана от ножа.

Антон в панике отпрянул, но наткнулся на шкаф. Дверь с оглушительным хлопком закрылась.

— Страх — твоя жизнь!

— Чего вы хотите? — с дрожью в голосе спросил Антон.

— Твой ребёнок. Принеси его мне.

Антон осел на пол и чёрный силуэт смердящим великаном склонился над ним.

— Зачем?

— Я должен (должна) был (была) родиться двадцать лет назад! Я! И сейчас я найду наконец себе приют.

— Не понимаю. — признался Антон. — А я…

— Ты принесёшь мне ребёнка сразу после его рождения.

— Но он же… но я же… — в голове творился бардак из протестов и отговорок. Хотелось встать во весь рост и дать отпор. Но страх тянул вниз. Снова этот всепоглощающий страх и презрение к самому себе за ничтожность. За беспомощность.

— Ты принесёшь его мне. — повторила тварь. — Иначе вы все втроём остынете ещё до рассвета.

Антон поверил. Разве может такое чудище пускать слова на ветер? Любая угроза претвориться в жизнь по одному только его желанию.

До боли, до скрипа стиснув зубы, Антон согласился. Столько лет он ругал себя и представлял, как мог бы поступить иначе, но теперь всё повторялось. Будь на месте гнилой твари очередная банда, всё бы было совершенно по-другому. Антон бы знал, что делать. А теперь только растерянно перебирал пальцами белую простыню.

Тварь отступила, позволив Антону встать и тот, сжавшись, уставившись строго под ноги, засеменил к двери.

Чайник уже закипал. Антон набрал два таза воды, разбавил её тёплой и перенёс всё ближе к жене.

— Ты что? — удивилась она, когда муж втащил первый таз.

— Я помогу тебе. Всё будет в порядке.

— Ты серьёзно? Ты же не умеешь! Я не буду!! Ой, мама!!! — от новой схватки Мария закричала, вцепилась в матрац ногтями. И чуть только боль ослабла, поменяла мнение. — Давай уже быстрее!

Антон молча и упорно производил все те манипуляции, что помнил. Казалось, комната превратилась в ад из криков и крови. И сколько продолжалось это, не мог сосчитать ни сам Антон, ни уж тем более Мария. В какой-то момент стало казаться, что время и вовсе застыло, не собираясь двигаться дальше ни при каких условиях.

— Лучше бы мы остались! — причитала Мария в секунды затишья. — Вот тебе дались эти хулиганы. Ну рисуют они на стенах, и что? А к рекламе я вообще не понимаю чего ты прицепился? Ой, мамочка!

И снова она начинала кричать.

— А проводница? Она-то чем не понравилась? Бедняжка даже не поняла, о чём ты говоришь!

И снова крик.

А Антон всё уговаривал, да успокаивал. Не возражал ничему, но каждое слово отзывалось в груди несогласием. Как могла Мария так просто говорить про весь тот ужас, в который превратилась их жизнь?

Наконец в руках Антона появился крошечный малыш. Его головка целиком помещалась на одной лишь ладони. Ручки и ножки вяло двигались, а сморщенное личико отображало искреннее удивление. Кристально чистые, голубые глаза смотрели на Антона, разглядывали его. Запоминали.

— Неси ребёнка ко мне! — прозвучал раздвоенный голос.

Мария тяжело дышала и ей уже было всё безразлично. Свой бой она гордо отстояла и могла теперь спокойно перевести дух. А вот Антону вновь предстояло заглянуть в глаза страху, сделать выбор, от которого зависели три жизни.

Он посмотрел на младенца, взглянул ещё раз на жену и понял, что сдался. На самом деле сдался. Ещё в самом начале. Он видел в каракулях школьников проклятия своему ребёнку. Он принимал рекламные листовки за подмётные