В этой веселой и непринужденной атмосфере звучали чудесные Диалоги, подобные тем, что описал поэт Константин Батюшков:

Тем не менее те, для кого Наполеон оставался легитимным монархом, были возмущены этим внезапным увлечением захватчиками. К примеру, Арман де Коленкур, с 1807 по 1811 года бывший послом императора при российском дворе, осудил реакцию соотечественников 31 марта:

Подобным же образом реагировали и некоторые французские эмигранты, перешедшие на службу к царю. Граф де Ланжерон вспоминал с оттенком неодобрения:

Но большинству офицеров русской армии не было дела до этого неодобрения — успокоенные приемом, который им оказали парижане, они спешили праздновать победу и прославлять своего императора. Некоторые с этой целью отправились в самые шикарные уголки французской столицы. К примеру, именно так поступил генерал-майор Владимир Иванович Лёвенштерн:

Другие устремились в Пале-Рояль, средоточие удовольствий, о котором русские были очень наслышаны. Так поступил Батюшков, оставивший вдохновенное воспоминание о своем первом вечере в Париже:

Александр I, по окончании шествия, примерно в 5–6 часов вечера, прибыл к князю Талейрану на улицу Сен-Флорантен. Бывший наполеоновский министр иностранных дел сам убедил русского царя поселиться у него: Александр «получил»[14] анонимную записку, сообщавшую, что Елисейский дворец заминирован, и если он там остановится, ему угрожает опасность.

На улице Сен-Флорантен, где Александр I оставался до 12 апреля, прежде чем переехать в Елисейский дворец, где он пробудет вплоть до своего отъезда 2 июня, царь встретился с графом Нессельроде, своим статс-секретарем иностранных дел: он поселился в том же особняке, па втором этаже. Нессельроде, прибывший на место утром, был уже весь в работе. Подобно Александру и Талейрану, он предпочитал не терять ни минуты: хотя капитуляция была уже подписана, а союзники вошли в Париж с победой, Наполеон, укрывшийся в Фонтенбло, еще не сложил оружия, и политическое будущее Франции оставалось неопределенным.

Как были разрешены эти вопросы, игравшие принципиальную роль как для Франции, так и для всей Европы? И какое стечение обстоятельств привело к тому, что император всея Руси, этот «византиец»[15], этот «северный варвар»[16], явившийся с берегов Невы на берега Сены, оказался призван сыграть огромную роль в их разрешении? Чтобы ответить на эти вопросы, нам придется окунуться в потрясения войны 1812 года и вернуться к истокам французской кампании.

13 декабря 1812 года, окончив катастрофический, разорительный и унесший многие жизни поход, Великая армия вновь форсировала Неман. Прошло всего шесть месяцев с момента вторжения на территорию российской державы. Итак, Российская империя одержала победу над Наполеоном и его Великой армией, но она потеряла около двухсот пятидесяти тысяч человек убитыми и пропавшими без вести, ее экономика была разрушена, тысячи городов и деревень опустошены, а столица обращена в пепел. Россия дорого заплатила за свою победу и мечтала об отдыхе и восстановлении. Многие офицеры царского штаба считали, что отступление и возвращение во Францию поредевшей и достойной жалости Великой армии — уже достаточная победа, и нет нужды продолжать борьбу по ту сторону Немана. Но Александр I совсем иначе оценивал сложившееся положение, и по-другому видел стоявшие перед Россией задачи.