На полпути к обиталищу рабов Альвдис встретила Халлотту. Эта проворная пожилая женщина была главной местной лекаркой, обладавшей хорошим даром, и прекрасно умела заботиться о тех, кто заболел; именно от нее Альвдис научилась большинству премудростей, во многом превзойдя свою наставницу. У девушки тоже имелся врачевательский дар, и немалый, только вот ему суждено было, скорее всего, сгинуть: обязанности хозяйки большого дома не подразумевают, что она станет собственноручно кого-нибудь лечить. Разве что мужа или детей. Тратить природную магию на других — обязанность деревенской знахарки. Альвдис знала это и немного огорчалась заранее: ей нравилось врачевать, нравилось, когда волшебное тепло с кончиков пальцев перетекает в больное тело, делая его здоровым. Через дар Альвдис чувствовала, что общается с богами.

Халлотта помахала издалека.

— Я ищу тебя, девочка. — Так как учила она Альвдис с детства, между ними были особые отношения, вроде как у бабушки с внучкой. — Мужчины перенесли больных.

— К Сайфу? — В деревне дом, где жили рабы, называли домом Сайфа — по имени одного из них, проведшего здесь уже достаточно долгое время.

— Нет, очень уж они плохи. Как бы не привезли сюда заморскую заразу. — Халлотта подошла, остановилась, тяжело дыша. — Я велела принести воды, их нужно обмыть. Они смердят, как дохлые овцы, полежавшие на солнце несколько дней… А уложили мы их в доме Бьёрга. Все равно… — она махнула рукой, и Альвдис стало ясно, в чем дело.

— Бьёрг не вернулся!

Воин, отправившийся в поход с Бейниром, недавно овдовел. Он собирался жениться снова, когда возвратится — осенью хорошо справлять свадьбы, — однако боги распорядились иначе. А значит, его дом теперь принадлежит Бейниру: у Бьёрга не имелось родственников. Наверное, потом отец пожалует кому-нибудь это крохотное владение, однако сейчас…

— Да, не вернулся, — горько произнесла Халлотта, — как и многие другие; а те, кто доплыл, боюсь, долго не проживут. Все они очень плохи, особенно дети английских земель, явно не привыкли к морским волнам! И к тому же, на них всех монашеские одеяния.

Кто такие христиане, в северных землях знали прекрасно. Новости постоянно приходили сюда, а несколько лет назад Бейнир захватил в походе одного проповедника, о чем впоследствии горько пожалел. Сморщенный, как прошлогоднее яблоко, старикашка оказался весьма живуч и, невероятно быстро выучив норвежский язык, в течение трех лет занимался тем, что привык делать у себя на родине: проповедовал. Ему не мешал ни рабский статус, ни приказы вождя, ни откровенные насмешки детей и женщин. Старухи плевали ему вслед и проклинали, чего не делали по отношению к остальным, менее ретивым в своей вере, а он знай провозглашал славу своему странному богу и молился каждый день. Альвдис старика не дразнила, ей было любопытно, и иногда, если не видели старшие, беседовала с ним. Проповедник рассказал ей о христианской церкви, о Спасителе и апостолах, о том, какие обеты приносят служители далекого бога, научил некоторым словам чужих языков. Альвдис Христос казался кем-то похожим на Одина, хотя, конечно, гораздо более миролюбивым. Там, где Один не оставил бы от обидчика даже кусочка плоти, Христос готов был склонить голову. Юная, но гордая северянка не понимала этого.

Потом старый проповедник поскользнулся на горной тропинке и упал в ущелье; когда его нашли, распростертого на острых камнях, он все ещё улыбался. Альвдис было жаль его, а остальная деревня вздохнула с облегчением.

После него было ещё несколько монахов, но те быстро приспособились, сменили рясы на местную одежду и молились, никому не мешая. Сейчас некоторых из них уже не было в живых, а оставшиеся, если скоро освободятся, наверняка так и останутся жить в этой долине. Подобное происходило не раз и не два.

А теперь вот отец осуществил свое желание и разграбил монастырь, взяв в плен нескольких тамошних обитателей. Если они выживут, то на долгое время останутся здесь. Деревня потеряла многих воинов, а значит, много рабочих рук. Действительно, следовало позаботиться о рабах.

— Сколько их? — спросила Альвдис.

— Дюжина и один. Но к утру меньше будет. Тот, что лежит у окна, совсем плох. А ещё есть один буйный, мы его привязали к лавке. Он мечется в бреду и ничего вокруг себя не замечает. Наверное, тоже вскорости умрет.

О смерти Халлотта говорила легко и буднично — она столько болезней видела на своем веку, что теперь это ее почти не трогало.

— Я пойду туда, — сказала Альвдис, — а ты зови Бирту, пусть она несет хмель и лук… она знает.

— И ты знаешь, — усмехнулась Халлотта и отправилась дальше.

Альвдис же свернула с тропы, по которой шла до сих пор, на небольшую дорожку, и двинулась в том направлении, откуда явилась Халлотта. Если раненые плохи, то боги их заберут, но боги не возражают, когда умеющие лечить поддерживают жизни. Про Альвдис все говорили, что у нее добрые руки. Она не знала, так ли это, однако помогала по мере сил.

Земля под копытами лошадей чавкала, словно обжора за богато накрытым столом; дождь шел третий день, вызывая радость у крестьян и ненависть у воинов. Те, кто не мог позволить себе хорошее оружие, сейчас пребывали в чрезвычайном раздражении: от сырости плохой металл быстро ржавеет, портится, а меч воина — это его жизнь.

— Чтоб они сдохли, проклятые Богом собаки, — выругался кто-то рядом, и Мейнард повернул голову, но не узнал говорившего, не увидел лица под капюшоном. — Они, знай, бунтуют, а нам тащиться по бездорожью в ночь…

— Кто же тебя заставлял? — улыбнулся Мейнард одними губами, вспомнив внезапно, кто едет рядом.

— Ты и заставил! Как я откажусь?

— Все верно; так зачем же ты теперь говоришь, будто я неправ, если было тебе велено ехать?

Даже не глядя на собеседника, Мейнард знал, что тот скривился.

— Все-то ты слова плетешь! Если такой искусник, заговорил бы дождь…

— Но-но, — оборвал Мейнард собеседника. — Ты держи язык за зубами и не телепай им, когда не надо. И когда надо, тоже помалкивай. Слыхал, небось, поговорку: слово — серебряная монета, молчание — золотая?

— Так ты скоро станешь богатейшим человеком на земле, — засмеялся попутчик, кутаясь в плащ, и досадливо отряхнул его полы. — Бесполезно, все равно мокрый… Нам бы привал устроить, люди хотят есть.

Мейнард обернулся, чтобы посмотреть на тех, о ком говорил человек рядом, но дождливое марево заслоняло все. В нем маршировали только тени — и вдруг показалось, что это тени мертвых, скелеты, на которых не осталось даже клочков почерневшей плоти, и эта бесшумная армия движется за ним в бой…

Альвдис отерла лицо бредившего человека и отошла, чтобы прополоскать тряпку в воде, пахнувшей луком. Луком пропах весь бывший дом Бьёрга, и за несколько дней, почти непрерывно проведенных тут, Альвдис замечала это, только когда выходила на улицу и потом возвращалась снова.

Как и предсказывала Халлотта, большинство привезенных Бейниром рабов не пережило и двух дней. Никого это не удивило.