Но вот миссис Хадсон убрала со стола, а Шерлок Холмс набил трубку своим любимым крепким табаком, который по-прежнему хранил в персидской туфле, и теперь мы как будто были готовы приступить к занимавшему нас делу.

— Прошу вас, миссис Фреверт, — произнёс Холмс, выпустив облачко душистого дыма, — поведайте нам, чем вас не устраивает официальная версия смерти вашего брата.

Миссис Фреверт извлекла из чёрного парчового ридикюля, который стоял на полу у её ног, свой чёрный кружевной веер и, как и раньше, начала им обмахиваться.

— Спасибо вам за приглашение, мистер Холмс, — сказала она. — Позвольте мне напомнить вам о событиях самого чёрного дня моей жизни. Разумеется, большую часть того, что мне известно, я узнала из газет или даже от полиции. Наверное, я сразу должна пояснить, что у меня мало оснований возражать против сообщённых ими фактов. Я вынуждена не соглашаться скорее с их выводами.

Холмс кивнул.

— Пожалуйста, продолжайте, — ответил он.

На Бейкер-стрит, вооружившись трубкой и приготовившись слушать, Холмс обычно закрывал глаза. Здесь, в Южном Даунсе, он предпочёл обратить взор к подёрнутому дымкой морскому горизонту. В повествование миссис Фреверт врывались лишь хриплые крики крачек и чаек над головой и яростный шум прибоя далеко внизу.

— Это тёмная история, мистер Холмс. Даже не будь Грэм моим братом, я не могла бы не заметить странности событий, приведших к его гибели. Сама я узнала о стрельбе, когда ходила за покупками. Я как раз выбирала продукты для ужина, а мясник, который, верно, уже слышал о трагедии, сказал, что вечером еда нам не понадобится. Тогда я не поняла, что он имел в виду. Каким образом это известие так быстро дошло до него, я так никогда и не узнала.

— Действительно, — нетерпеливо поддакнул Шерлок Холмс. — Но что же с самой трагедией?

Миссис Фреверт снова взяла свою чёрную сумочку. На этот раз она вынула оттуда носовой платочек из ирландского полотна, окаймлённого тонким кружевом, и переложила его в ту же руку, которой держала веер. Нам стало ясно, что он предназначался для неизбежных слёз, которые будут сопровождать самую тягостную часть рассказа.

— Мой брат, мистер Холмс, — сказала она твёрдо, — в день своей смерти получил телеграмму. Как вы понимаете, она была адресована Дэвиду Грэму Филлипсу и датирована двадцать третьим января тысяча девятьсот одиннадцатого года. Текст гласил: «Это твой последний день». Но что самое странное, мистер Холмс, она была подписана «Дэвид Грэм Филлипс».

Мы с Шерлоком Холмсом слышали об этой детали и раньше. В противном случае она, конечно, заинтересовала бы Холмса гораздо сильнее. Впервые прочтя об этом странном обстоятельстве в «Таймс», он с немалым восхищением заметил, что угроза, подписанная именем самой жертвы и доставленная ей в день убийства, — безумный замысел, достойный покойного профессора Мориарти. Впрочем, сегодня он оставил свои замечания при себе.

— Как ваш брат реагировал на эту телеграмму? — просто спросил Холмс.

— Думаю, не обратил на неё особого внимания. Знаете, с тех самых пор, как в тысяча девятьсот шестом году Грэм написал те статьи о сенаторах, он частенько получал письма и телеграммы с угрозами.

— Если не ошибаюсь, серия статей называлась «Измена Сената», — заметил Холмс.

— Верно, — ответила миссис Фреверт. — Мне приятно, что здесь, в Англии, это название на слуху.

— В британской истории тоже встречалось нечто подобное, миссис Фреверт. Лондонский Тауэр — мрачное напоминание о наших собственных предателях, не так ли, Уотсон?

— Конечно, — ответил я, но, признаюсь, мне название этой серии запомнилось лишь потому, что они были написаны другом, а не потому, что я их читал.

— В любом случае, — продолжала миссис Фреверт, — Грэм не принимал эти угрозы близко к сердцу. Он привык к подобной ерунде и давно поклялся себе не тревожиться из-за подобных сообщений или безумцев, которые их сочиняли.

— Но разве то, что телеграмма была подписана именем адресата, — сказал Холмс, — не является достаточно необычным обстоятельством, чтобы даже ко всему привыкший человек обратил на неё внимание?

Последнее замечание было скорее утверждением, чем вопросом.

— Она была не первой, мистер Холмс. Грэм считал, это дело рук какого-то сумасшедшего. Я уже поняла, что после того, как преступление свершилось, даже самые странные факты представляются очевидными.

При слове «преступление» миссис Фреверт как будто содрогнулась. Сжав в руке белый платок и чёрный веер, она принялась ещё яростней обмахиваться ими.

— Грэм ушёл от нас почти сразу, как получил телеграмму. Он отправился в Принстонский клуб, который расположен неподалёку от парка Грамерси, чтобы забрать свою почту. В тот день было холодно, я видела, как он выходит из двери в своей чёрной шляпе и великолепном пальто реглан. — Миссис Фреверт улыбнулась. — Теперь это выглядит бессмысленным, а тогда я беспокоилась, что он может озябнуть.

— Да, — спокойно промолвил Холмс.

Последовала краткая пауза; его трубка погасла, и он вынул из кармана куртки серебряную спичечницу в форме черепа. Я вспомнил, что это подношение владельца лондонского похоронного бюро, которому Холмс вернул похищенного сына. Моему другу всегда нравилось наблюдать реакцию, которую эта вещица вызывала у окружающих. Впрочем, на сей раз он прикрыл её ладонью. Чиркнув спичкой, он поднёс пламя к трубке, и из неё вновь заструился дымок.

— Каким способом ваш брат добрался туда? — спросил Холмс, когда он и его гостья готовы были продолжить беседу.

— Грэм пошёл пешком, — очнувшись от грустных мыслей, ответила миссис Фреверт. — Он любил пройтись, когда представлялась возможность. Считал, это полезно для здоровья.

— Ах да, — подхватил Холмс. — Ведь это он писал; «Экипажи созданы для богачей. Будь верен тротуару — и никогда не утратишь связи с людьми».

— В точности так, мистер Холмс. Я вижу, вы хорошо знакомы с сочинениями моего брата.

— Стараюсь быть в курсе дел, миссис Фреверт.

Я удивился. Холмс не интересовался современной литературой, за исключением наиболее сенсационных опусов. Изучение последних снабжало его сведениями, совершенно чуждыми его натуре. В беллетристике он всегда был на удивление несведущ; но, как он сам теперь объяснил, уединённый образ жизни заставил его изменить свои книжные пристрастия.

— С тех пор как я зажил отшельником здесь, в Суссексе, — заметил Холмс, — праздное существование даёт мне возможность идти в ногу с новейшими литературными течениями. Однако продолжайте, прошу вас.

— В тот злополучный день мой брат отправился в Принстонский клуб, но прямо перед входом к нему привязался этот негодяй Голдсборо… Фицхью Койл Голдсборо… Он выстрелил в Грэма шесть раз… и направил ствол на себя. Голдсборо был похож на бродягу, и Грэм, добрая душа, хотел бросить ему монету. Полиция говорила, Голдсборо вытянул руку и для пущей надёжности стал стрелять врассыпную. Раненый Грэм прислонился к ограде, а потом несколько членов клуба внесли его в здание. Наконец карета «скорой помощи» отвезла его в больницу Бельвью. И не поверите; ночью его состояние улучшилось. Но следующим вечером он скончался.