Признаюсь, что даже имя этого родственника долгие годы я не мог воспринимать без гнева и презрения. А сегодня, спустя почти 70 лет, ни в малейшей степени не стремясь оправдывать дядю, я все же отдаю себе отчет, что он был всего лишь продуктом своего времени. Как это ни печально сознавать, но таких было тоже много. Очень много! Совсем иначе встретил трагическое известие об аресте моего отца его средний брат Григорий Арнольдович и его семья. Многие годы они постоянно помогали матери, мне и сестре. И морально, и материально. Мы часто встречались, бывали друг у друга в гостях. А ведь дядя Гриша немало рисковал: он работал тогда в Московском Художественном театре, который часто посещали члены правительства. Еще дядя Гриша преподавал в Школе-студии МХАТ, читал лекции. Эти обстоятельства предъявляли чрезвычайно высокие требования к кадровой стерильности работников такого учреждения.

Отношение к нашей семье родных братьев отца, семьи Буничей и многих других людей, таких разных и непохожих, во многом характеризовало то трагическое время.

В те годы в моде была ставшая расхожей фраза: «Яблоко от яблони не далеко падает». Это изречение как бы помогало опоясывать круговой порукой всех членов семей «врагов народа». Уже чуть позже, когда едва ли не половина населения страны оказалась или за колючей проволокой, или в числе лишенцев, которых давили в душных объятиях подозрений и беззакония, «вождь и учитель» изрек, что «сын за отца не отвечает». Мой печальный опыт свидетельствует, что это было далеко не так.

Тем не менее яблоки действительно далеко от яблони не падают. Я горжусь тем, что мы с сестрой остались верны светлой памяти отца. И, несмотря на восемнадцатилетний стаж детей «врага народа», не утратили нравственный стержень, не сломались и, как мне кажется, достойно прожили жизнь.

Это касается и семьи Буничей. Гриня (теперь он — Григорий Маркович) прошел войну, после полученных ранений стал инвалидом, окончил юридический институт и только в 2001 году из-за тяжелой болезни оставил работу. В начале июня 2005 года мой старый товарищ скончался. Его тоже уже умерший старший брат Яков был видным инженером-электриком. А их двоюродный брат Павел Бунич также хорошо известен: он был крупным экономистом, членом-корреспондентом Академии наук СССР, в марте 1989 года избирался в народные депутаты.

Мама

Окончилось лето 1938 года. Что же было с нами дальше? Перед началом занятий в школе мама все же взяла меня от Буничей домой. Рассказала все, что произошло с отцом.

Жизнь продолжалась. А жить было не на что. Наша семья никогда не страдала так развившейся нынче болезнью: вещизмом, накопительством. Хотя, согласитесь, торгпред в Париже имел обширные возможности подумать о материальном обеспечении семьи. Не думал! Не умел! Не хотел! Подобные мысли никогда не навещали ни отца, ни мать.

И когда отца не стало, выяснилось, что ценность для реализации представляют только карманные золотые часы отца и наручные часы мамы. Тоже из золота. В актив можно было занести еще мамину шубу да два-три хорошо пошитых костюма отца. Все эти вещи почти сразу же перекочевали в ломбард. Дорогу к этому учреждению пришлось познать и мне. Хорошо помню дом на Большой Дмитровке, в котором он тогда располагался. Но прожить втроем на ссуды ломбарда было невозможно. А на работу маму — жену «врага народа» — никуда не брали. Хотя она была высококвалифицированной машинисткой-стенографисткой, в совершенстве владела французским языком.

Так или иначе, а нужно было на что-то жить. В Москве, на улице Кузнецкий мост, напротив ЦУМа и сегодня располагается кафе. Полвека назад здесь тоже было общепитовское заведение. Называлось оно просто — «Закусочная». Вот для этой закусочной мама подрядилась ежедневно печатать меню. Она сама, а иногда и я относили несколько листочков папиросной бумаги с отпечатанными на них названиями немудреных блюд в закусочную. Взамен мы получали простенький обед: суп, котлеты, компот. Этот бесценный дар судьбы погружался в судки и бережно доставлялся домой. Так обеспечивался «прожиточный минимум» для нас с сестрой и мамы.

Пишущая машинка мамы фирмы «Ундервуд» жива по сей день. На ней печатаются многие мои литературные опусы. А тогда в осиротевшей комнате она была словно членом нашей семьи. Нашей кормилицей. Единственным источником средств к существованию.

Почти ежедневно мы с сестрой засыпали и просыпались под аккомпанемент «Ундервуда». Мне сейчас кажется, что мама в те ужасные годы вообще не ложилась спать. Когда-то стройная, красивая женщина, она как-то сразу постарела, сжалась и все свои силы безраздельно отдавала нам с Юлей.

Машинка стрекотала, не умолкая. Так продолжалось долго, очень долго...

Здесь я полагаю уместным хотя бы коротко рассказать об истории семьи Кузиных, к которой, как я писал выше, принадлежала и моя мама Вера Петровна.

Кузины фамилия в Харькове довольно известная. Более ста лет назад в топонимике города по рейтингу популярности эта фамилия была первой. Представьте, рейтинг возглавлял не художник, не писатель, не ученый и даже не государственный деятель, а купец. И звался он Кузьмой Никитовичем Кузиным. Это был прадед нашей мамы. Его именем были названы улица, переулок, четыре спуска, один въезд, мост и базар, то есть всего девять объектов. А сам Кузьма Никитович считался в Харькове личностью выдающейся. Начав свою карьеру подносчиком в питейном заведении, Кузин проявил незаурядную сноровку и к 1830 году стал одним из первых в городе купцов 1-й гильдии. Тогда же Кузьма Никитович получил почетное звание коммерции советника — первым в истории Харькова.

По данным харьковского интернет-сайта «Первая столица», автор исторических очерков о знаменитых людях Харькова Инна Можейко указывает: «Свое состояние купец Кузин сделал на водке, причем — вполне законным путем... Кузин открыл в городе единственный водочный завод... При этом сам купец, как утверждали современники, был удивительным трезвенником».

Мамин прадед был широко известен своей благотворительностью. В дом Кузиных постоянно обращались просители. Кузьма Никитович давал деньги в долг попавшим в беду купцам или приказчикам, желающим открыть свое дело. После его смерти в ящике письменного стола был найден целый ворох разорванных расписок, деньги по которым обратно не просил. Кузьма Никитович постоянно привечал неимущих, раздавая им различные вещи. А в городе ни одно благотворительное мероприятие не обходилось без Кузина и его супруги Екатерины Игнатьевны — ни постройка или ремонт храмов, ни устройство школ, ни спектакли. В 1841 году Кузин делает Харькову свой, наверное, главный подарок: на собственные деньги он возводит Всесвятскую церковь — большой каменный четырехпрестольный храм на Холодногорском кладбище. Неподалеку от храма была сооружена часовня во имя Косьмы и Дамиана. В ней в 1844 году в возрасте 64 лет был похоронен, почетный потомственный гражданин Харькова, коммерции советник Кузьма Никитович Кузин.

Ну а в нашей семье на память о замечательном роде Кузиных сохранилась метрическая выпись моей мамы Веры Петровны Кузиной. Копию этого примечательного документа я поместил в иллюстративном ряду этой книги.

Еще замечу, что маминому отцу и моему деду Петру Павловичу Кузину, по свидетельству наших родственников, тоже перешло приличное наследство. Но после событий 1917 года он, как мне рассказывала мама, от всех материальных благ отказался и до конца дней своих добросовестно трудился простым банковским служащим. Два родных брата мамы в годы Гражданской войны оказались в рядах Белой армии. Борис пропал на полях сражений, а Евгения судьба забросила в Бельгию, где он закончил свою жизнь в середине прошлого, XX века.