к началу занятий на месяц. Заявление его попало к благоволившему к нему Василевскому, и разрешение было получено.

Как-то, гуляя под деревьями и наблюдая за тем, как Борис-маленький с аппетитом жуёт ягоды боярышника, больной не выдержал и съел несколько ягодок сам. То ли от этого, то ли от какой-нибудь другой причины, но в тот же вечер у Бориса поднялась температура, он вновь потерял сознание. Всё началось почти так же внезапно, как и в первый раз.

Утром к нему вызвали Степанову. Та, осмотрев больного, определила, что это рецидив того же заболевания, которым он болел до этого. Кстати сказать, его болезнь оказалась не настоящим брюшным тифом, а паратифом, и для окружающих, при соответствующем соблюдении гигиенических правил, как тогда считали, была неопасной. В этот раз его решили оставить дома.

Борису пришлось провести в постели около двадцати дней, да на восстановление сил ушло около месяца. Понятно, что об учёбе в этом году нечего было и думать.

Это очень огорчило его, и, пожалуй, не столько из-за того, что студенческая жизнь откладывалась, сколько из-за того, что нарушилась возможность его частых свиданий с Катей Пашкевич, уже жившей и учившейся в городе.

Наконец, Алёшкин оправился настолько, что смог явиться в контору Дальлеса, чтобы получить новое назначение. На работе его появлению обрадовались. Все полюбили этого расторопного и исполнительного паренька, и уже заранее Борис Владимирович Озьмидов подготовил ему интересное место.

Сразу же по его появлении Ковалевский сказал, что, согласно недавно вышедшему постановлению правительства, он может получить за всё время болезни 75 % своего оклада из соцстраха. Для этого необходимо было взять у врача, его лечившего, соответствующую справку с каким-то странным названием – бюллетень. Это сообщение было для Бориса неожиданной и очень приятной новостью. Семья его отца жила совсем небогато и еле-еле сводила концы с концами.

Необходимый бюллетень Степанова, для которой этот документ тоже был ещё новым (ведь в основном её больными были крестьяне, которым такие справки не требовались), конечно, без всяких разговоров выдала. А на следующий день в контору соцстраха, размещавшуюся где-то на окраине гарнизона, Борис и Анна Николаевна отправились за получением денег.

Одновременно с бюллетенем в соцстрах требовалось представить и сведения о размере его оклада. Об этом ещё раньше позаботился Ковалевский, и такая справка уже была у Бориса на руках. Какая-то молоденькая девушка довольно долго считала что-то на счётах, а затем сказала, что Борису причитается за время его болезни 87 рублей. Затем она выписала ордер, и через несколько минут Борис получил эти деньги.

Он тут же всё отдал матери, но она вернула ему 10 рублей, уточнив, что на остальные деньги ему купят что-нибудь из одежды, а эту сумму он может тратить по своему усмотрению.

Как-то незаметно Борис втянулся в свою служебную и комсомольскую деятельность. Участок, на который он должен был выехать, начинал функционировать с конца ноября. Алёшкин продолжал работать в конторе по подсчёту заготовленного в прошедшее лето леса, оформлению новых договоров и вообще, помогая в канцелярских делах Ковалевскому. Одновременно он продолжал активно участвовать в работе шкотовской комсомольской ячейки.

Кстати сказать, в этом году в конторе Дальлеса организовалась ячейка РКП(б), предполагалось создать и комсомольскую, уже заранее на место её секретаря прочили Бориса Алёшкина. Пока же он получил назначение и должен был выехать вместе со своим начальником к новому месту работы. Его направили вторым десятником на лесозаготовительный участок в район деревни Стеклянухи, где было необходимо заготовить несколько сотен тысяч кубофутов строевого леса, предназначавшегося на экспорт в Японию. Условия, на которых японцы приобретали этот лес, для Дальлеса оказались довольно суровыми. Брёвна длиною в 21 фут (6 метров) должны иметь не менее 8 дюймов в диаметре по верхнему отрубу, быть абсолютно прямыми, без заболеваний, и иметь не более двух сучков на протяжении трёх футов. Для поиска соответствующего леса требовались опытные люди, таким и был старший десятник этого участка Демирский Василий Иванович. Узнав Бориса по работе в Новонежине, заведующий конторой Дальлеса полагал, что парень окажется дельным помощником этому десятнику.

Отведённый участок для выборочной лесосеки находился в верховьях небольшой речки Стеклянухи, впадавшей в реку Цемухэ. В нижней части русла стояла деревня, называвшаяся также – Стеклянуха.

Лес в этих местах рос по склонам довольно крутых сопок, и для валки, спуска в падь, а затем и доставки к месту сплава требовалось немало людей. Нужно было создать три артели вальщиков, тех, кто спускал бы его с крутых откосов и, наконец, тех, кто бы его довозил до приречного склада. Эту работу прежде всего и предстояло провести вновь назначенным десятникам.

Отличными вальщиками леса были китайцы. Их артели обычно нанимали во Владивостоке, вели переговоры, конечно, с артельщиками-джангуйдами, ведь только они понимали русский язык. Артель набиралась таким старшиной самостоятельно. Когда она сформировывалась, то приехав к месту заготовки леса, первым делом строила для себя полуземлянку-зимовье. Для выполнения плана вырубки на данном участке нужно было иметь не менее 100 человек вальщиков, столько и было нанято. Работа по их найму осуществилась Демирским ещё раньше.

К моменту назначения Бориса вальщики уже выехали на место рубки и строили для себя зимовье, они же должны были неподалёку построить небольшой домик и для десятников. Со спусчиками, а ими были обычно корейцы, имевшие волов (только эти сильные животные могли сдержать напор двигавшихся с большой силой брёвен вниз по склону сопки), Демирский отправился в Андреевку, откуда обычно набирались корейские артели, а Борис поехал в деревню Стеклянуху, чтобы заключить договоры с возчиками. Это дело для него было уже знакомым, так как такие же договоры он заключал ещё в Новонежине. Справился он быстро и вернулся в Шкотово с подписанными договорами.

Борис до этого немного знал Демирского. Тот был в прошлом партизаном, затем вступил в партию, и Алёшкин, как комсомолец, присутствовавший почти на всех заседаниях дальлесовской партячейки, его не раз видел и слышал его выступления. Он немного побаивался своего нового начальника.

По конторе ходили слухи, что Демирский – очень суровый и нелюдимый человек, а ведь Борису предстояло прожить с ним в одной избушке более полугода. Кое-кто из молодёжи даже советовал Борису не принимать этого назначения и просить, ссылаясь на здоровье, чего-нибудь полегче. Но он не привык отказываться от полученных распоряжений, да и, в конце концов, из-за провала его мечты об учёбе в этом году, ему было всё равно, где и с кем работать.

Между прочим, после выздоровления за время пребывания Бориса в Шкотове его опять