Я проснулся мокрый от пота. Как правило, я просыпаюсь резко и со свежей головой, но сейчас я чувствовал себя так, будто тону.

«Слишком жарко…»

Я скатился с кровати и тяжело грохнулся на пол.

Дым.

Отдаленные крики.

Я подкрутил фитиль лампы. Дым шел из дверей, не просачивался под или над дверью, а проникал сквозь обгоревшее дерево и занавесом поднимался вверх.

«Черт…»

Я всегда боялся сгореть заживо. Можете назвать это моим слабым местом. Кто-то до смерти боится пауков. А я боюсь сгореть заживо. И пауков тоже боюсь.

— Гог! — завопил я.

Когда я лег спать, он остался в коридоре, примыкавшем к моей спальне. Я бросился, заходя сбоку, к двери. Меня обдало невыносимым жаром. Вариантов было несколько: умереть под дверью, или постараться протиснуться между обгоревшими досками, или, недолго думая, выпрыгнуть из окна с высоты девяносто футов.

Я схватил висевший на стене топор и прижался спиной к каменной стене. Боль раздирала легкие, и я не мог повернуться к дверям лицом. В таком положении махать топором — все равно что размахивать взрослым крепким мужчиной. Но обух делал свое дело, и наконец в обуглившихся досках образовался проем. И, словно я распахнул дверцу огромной раскаленной печи, в комнату с рокотом, выбрасывая оранжево-белые языки, ворвалось пламя. Вдруг пламя исчезло, будто его и вовсе не было, лишь чернели обгоревший пол и кровать.

В коридоре было жарче, чем в моей спальне, черная гарь покрывала стены от пола до потолка, в центре возвышалась гора красных углей. Я отпрянул назад, в спальню. От дыма и жара глаза заслезились, и на короткое мгновение зрение обострилось. Горой догоравших красных углей оказался Гог. Он лежал, свернувшись, как младенец в утробе матери, и выбрасывал тонкие струйки огня.

Со стороны комнаты стражников в коридор ворвалось что-то огромное. Горгот! Он сгреб мальчишку своей трехпалой рукой и поднял с пола, второй залепил ему хорошую затрещину. С резким криком Гог проснулся, в следующее мгновение огонь в нем погас, и теперь в руке Горгота болтался ребенок, чье тело покрывали красно-черные крапины. В воздухе отвратительно воняло горелой плотью.

Молча, пошатываясь, я прошел мимо ужасной парочки, и, можно сказать, упал в руки подоспевших стражников, позволяя им увести себя куда подальше.

До тронного зала они практически несли меня на себе. Только там я собрался с силами и пробормотал:

— Воды. — Я напился, ножом отсек обгоревшие кончики волос, и только потом хрипло выдавил: — Приведите сюда этих монстров.

В зал, грохоча сапогами по каменным плитам, вбежал Макин, на ходу натягивая латную рукавицу.

— Снова? — спросил он. — Очередной пожар?

— На этот раз было ужасно. Настоящий ад, — прохрипел я и закашлялся. — Но, по крайней мере, он избавил меня от старой мебели покойного дядюшки.

— Не позволяй ему спать в замке, — дал совет Макин.

— На этот раз я с тобой соглашусь, — сказал я.

— Хватит с ним церемониться, Йорг. — Макин стянул рукавицу. В конце концов, нам сейчас ничего не угрожает, и в качестве огнемета он нам не нужен.

— Его нельзя отпускать, — сказал появившийся с темными кругами под глазами Коддин. — Он слишком опасен. Кто-нибудь может им воспользоваться.

В воздухе повис никем не произнесенный приговор. Гог должен умереть.

Трижды с лязгом ударили в дверь, она распахнулась. Горгот с Гогом вошли в тронный зал в сопровождении четырех рыцарей, которые на фоне Горгота казались щуплыми подростками. Среди людей левкроты выглядели все теми же монстрами, с которыми я когда-то столкнулся у горы Хонас. Несмотря на полумрак в тронном зале, Горгот щурил свои кошачьи глаза, его темно-красная шкура сделалась почти черной, словно он заразился чернотой ночи.

— Сколько тебе лет, Гог, восемь? И ты пытаешься сжечь мой замок. — Я почувствовал на себе взгляд Горгота. Его огромная грудь тяжело вздымалась.

— Верзила полезет в драку, — пробормотал стоявший у меня за спиной Коддин. — С ним трудно будет справиться.

— Восемь лет, — подтвердил Гог. Он не знал своего возраста, но ему нравилось со мной соглашаться. Когда я встретил его у горы Хонас, его голос был высоким и нежным. Сейчас он хрипло потрескивал, как огонь в камине, словно мальчишка, как дракон, в любое мгновение мог изрыгнуть пламя.

— Я уведу его, — едва слышно пророкотал Горгот. — Далеко.

«Играй свою роль, Йорг». Повисло молчание.

Я бы не сидел на этом троне, если бы Горгот не держал защитную решетку ворот замка. Если бы Гог не испепелил солдат графа Ренара. Опаленная кожа на моем лице болезненно натянулась, в груди саднило, в носу стояла вонь жженых волос.

— Я сожалею, что ваша кровать сгорела, брат Йорг, — сказал Гог. Горгот одним своим мощным пальцем хлопнул Гога по плечу, этого было достаточно, чтобы мальчишка пошатнулся. — Король Йорг, — поправился Гог.

Я сижу на троне благодаря усилиям очень многих людей, благодаря тысячам случайностей, счастливо выпавших на мою долю или вырванных у невозможного, и неисчислимому количеству человеческих жизней, принесенных в жертву, жизней вполне благородных и совсем пропащих. Человек не может на каждом новом повороте судьбы взваливать на себя груз новых долгов — в конечном итоге эта ноша его придавит и лишит способности двигаться.

— Горгот, ты был готов отдать этого ребенка некромантам, — сказал я. — Его и его младшего брата. — Я не спросил Горгота, готов ли он умереть, защищая Гога. Это было написано на его лице.

— Обстоятельства изменились, — ответил Горгот.

— Ты желал, чтобы им выпала быстрая смерть, — я поднялся, — поскольку перемены в них происходят слишком быстро. Слишком быстро, чтобы их можно было выдержать. Ты говорил, перемены вывернут их наизнанку.

— Дайте мальчишке шанс, — сказал Горгот.

— Сегодня я чуть не погиб в собственной постели, — я спустился с помоста, на котором стоял трон. Макин следовал за мной тенью. — Королевская спальня выгорела дотла. Но умереть в собственной постели не входит в мои планы. Ну, разве что глубоко состарившимся императором на ложе своей слишком пылкой любовницы.

— Огонь нельзя сдержать, — огромные руки Горгота сжались в кулаки. — Это в его утробе.

— В его утробе? — Моя рука лежала на рукоятке меча. Я хорошо помнил, как Гог дрался, чтобы спасти своего младшего брата. Какого накала была его ярость! Я ему даже завидовал, мне этой страсти недостает. Еще вчера выбор был таким легким. Белое — черное. Вонзить кинжал в шею Джемта или нет. А сейчас? Все оттенки серого. В них человеку легко потеряться.

— В его утробе. Судьба каждого человека записана в его сердцевине: кто он, кем станет в будущем — все записано и свернуто, как кольца змеи, — сказал Горгот.

Я еще ни разу не слышал от монстра так много слов за один раз.