Дар силен, и он будет медленно убивать тело, чтобы убедится в его слабости и добить. Выжечь душу дотла, уничтожить сознание, превращая ребенка в груду истлевших костей.

Перед глазами вновь встали картины бесконечных склянок, эликсиров и порошков, способных заглушить боль, но таких дорогих. Таких бессовестно дорогих, что мы выбивались из последних сил, чтобы заработать ей на лекарства.

И мама взяла в долг.

У очень и очень могущественного человека, который не стал бы ждать с оплатой ежемесячного счета. Но денег у нас не было. И лекарства, на которые они ушли, не помогали. Золи умирала, сгорая от собственной силы, умоляя добить ее и больше не мучать.

Мы верили. До последнего верили, что освобождение придет, но тщетно.

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​

Глава 7

Золи не стало. Долг неизмеримо рос, а мама отказывалась возвращаться в реальный мир, потихоньку сходя с ума от горя. Я молила ее, просила вернуться и взять себя в руки, но она только горько плакала, роняя слезы на желтую бумажку очередного счета.

У меня не было выхода, и я сделала то, что сделала, чтобы дать хотя бы ей возможность немного пожить. Собрав свои скудные пожитки, я пошла к тому, кто имел власть над моей измученной семьей и предложила себя, в уплату долга. Карат не был дураком, или бы не продержался так долго у власти за черную сторону города. Он не стал забирать меня себе в качестве развлечения, и предложил мне устраивающий всех вариант: я ухожу в послушницы лирей, а он получает все, что предложит за меня настоятельница.

И я согласилась.

Получив клеймо должницы в половину спины на десять лет, как гарантию для Карата, я стала одной из тех, кого продают каждый день, вверяя в богатые и щедрые руки господ.

Мне не хватило всего одного дня, чтобы уйти со спокойной душой, зная, что перед Каратом мой долг уплачен, и Ирма Терн не имеет к нему претензий, в связи с окончанием договора сроком на десять лет.

Уже завтра моя печать должна была исчезнуть, но теперь, когда долг перед королем города погашен и все остались при своем, кроме меня, конечно же, черные рисунки полос станут красными, навсегда впитываясь в кожу, и давая понять каждому: себе она не принадлежит.

У лирей не было иного выхода покинуть своего господина, кроме как умереть, и ошейник, давящий на шею, подтверждал это известное всеми правило. Служи или умри.

Вот так жирной черной полосой перечеркивается вся жизнь, в одну только фразу «Хочу ее».

Осознание накатило так болезненно резко, что я всхлипнула, пряча судорожный выдох от девушки, занятой моими волосами.

Не хватало только показать кому-то свою слабость! Первое впечатление всегда должно быть самым главным! Или ты покажешь всем свою улыбку, полную острых зубов, или сдрейфишь, хлопая невинными и ранимыми глазами.

Мне еще всю жизнь здесь жить, и я не собиралась пускать ее под откос в первый же день! Или ночь…

Взглянув в темное окно, поняла, что оно напрочь завешано плотной шторой, пожирающей свет и не позволяющей солнечным лучикам проникнуть в комнату.

— Тихия, открой пожалуйста шторы.

— Нельзя, госпожа. Приказ повелителя.

Удивленно приподняв брови, я поняла, что девушка уже закончила и мягко закрутила мои волосы, уложив их в ровные гладкие пряди.

— А почему…

— Не спрашивайте, — перебила она. — Это приказ. Приказы не обсуждаются.

В этом все шайсары.

Их слово непреложный закон, несущий за его нарушение только смерть. Ни помилование, ни прощение не гарантировало спасения, и оставалось только удивленно пожать плечами, наблюдая за тем, как тихая помощница расправляет наряд из струящейся ткани по постели, чтобы разобраться как меня в него облачить.

Но она справилась на славу, нарядив меня буквально за пару минут, и я недовольно взглянула в зеркало, рассматривая свое отражение.

Странный, очень странный костюм.

Грудь была собрана в несколько тонких лепестков ткани, что собирались у ключиц в один жгут, переброшенный за шею. Штаны больше походили на юбку, скрепленные так же только у лодыжек и талии, вновь из таких же лепестков. Словно мои штанишки порвал дикий тигр, исполосовав их в длинные прорези.

Всюду прорези.

Я крутилась у зеркала, цепко осматривая наряд, и понимала, что даже при шагах, полотна не расходятся достаточно широко, чтобы чужой взгляд имел возможность разглядеть что-то запретное. Он был одновременно и откровенным, и слишком скромным для постельной игрушки господина. Будто этот шайсар не собирался хвастаться своим приобретением, демонстративно сдергивая с меня верх, чтобы показать какая у меня сочная грудь своей свите.

А она была сочной. Я точно это знала, не раз ловя на ней похотливые взгляды. Я же лирея. Я должна быть идеальной.

Жизнь в доме настоятельницы Терн изменила мое отношение к жизни. Я больше не считала себя человеком, только товаром. Дорогим и желанным, но бесправным и беззащитным. Все что я могла делать, для своей безопасности, только лишь быть исполнительной и смиренной. Такой, какой хотел бы меня повелитель. Любой. Даже этот шайсар.

Таким как он по карману все, и от одной проданной души этот мир не заплачет кровавыми слезами. Я сама за себя, и я должна быть сильной.

Но такова роль лиреи.

И я намеривалась сыграть ее превосходно.

Глава 8

— Я провожу вас к повелителю, — смиренно сказала Тихия, отрывая от разглядывания своего отражения в зеркале. — Он уже ждет.

Нахмурившись, скосила глаза на девушку стоявшую рядом с совершенно безэмоциональным лицом, и кивнула.

Черт с ним, может у них какая-то ментальная связь во дворце, и прислуга нутром чует что хочет хозяин, и спешит выполнять. Откуда мне знать, как выглядит быт шайсаров…

Служанка проводила меня к выходу, и стоило покинуть спальню, закрыла тяжелые створы, и погладила вырезанного змееныша в украшениях дверей.

— Погладьте его.

— Зачем?

— Это замок. Он запомнит вас и будет впускать в комнату. Во дворце все двери охраняются тирфе.

— Тирфе? — в ожидании пояснений погладила металлическую головку фигурки и одернула ладонь.

Змейка была теплой, и ощутив прикосновение пальцев, качнула головой, вглядываясь в мое испуганное лицо двумя алыми глазками, с брильянтами вместо зрачков.

— Это духи змей. Они согласились служить повелителю в обмен на вечную жизнь.

— Разве есть смысл жить вечно, если ты замок на дверях?

— Не мне об этом судить, госпожа, — ровно и бесцветно ответила она, и направилась в