Империя Фаолан вдвое больше нашей империи. Если не втрое. Она просто задавит нас количеством. Войны в условиях бессмертия долгими не бывают.

– Это глупо.

– Это мудро, – возражает Киронага. – Фаолан не готова к войне, а населению провинций безразлично, под чьим началом жить – будь то наш Император или их. Они соберут войско больше нашего – но наш Император мудр. Он уже несколько лет создаёт организованный отряд берсерков. Отряд, который стоит всей армии Фаолана.

– И сколько берсерков он набрал?

– Двадцать четыре.

– Какова численность армии Фаолана?

– Приблизительно шесть тысяч человек.

– А нашей?

– Около трёх тысяч.

Я смеюсь.

– Хорошо, – говорю я. – А если у Фаолана тоже есть берсерки…

– Нет, – отвечает Киронага. – Даже если и есть, они не организованы, и их гораздо меньше. Император борется за каждого берсерка в своей армии. Вы, господин Риггер, наверняка один из лучших.

– Проверим это, – я встаю.

Киронага также поднимается. Он достаёт обе катаны, протягивает одну мне. Я отстёгиваю кобуру, аккуратно кладу её на скамью. Мы выходим в центр двора. Из окна дома смотрит Марьяна.

Я знаю, что сказать.

– Если ты меня побеждаешь, я иду с тобой.

– Хорошо.

В его глазах – лёд. Почему-то мне кажется, что он сильнее меня. Я отгоняю эту мысль: я никогда себе такого не позволял.

И тут Киронага бросается в атаку. Он раздваивается, растраивается, становится расплывчатым и невидимым. Его меч мелькает со всех сторон: кажется, что у него тысяча рук, и в каждом по катане. Я едва успеваю отбивать его атаки, не говоря уже о каком-либо нападении. Постепенно я привыкаю к ритму Киронаги и начинаю искать лазейку в его движениях. Я ловлю его на том, что при верхнем ударе справа он на долю секунды оставляет открытой ногу, и сразу после парирования я могу ударить его по бедру. Я выдерживаю время, а потом осуществляю манёвр.

Мой меч проходит мимо. Киронага увёртывается и бьёт меня ногой в пах, я сгибаюсь, и к моей шее прижимается меч.

– Нет, Риггер, ты слабее. Сейчас ты слабее. У тебя – дар. Но этот дар нужно развивать на более сильных противниках, чем твои гладиаторы.

Он прав.

– Убери меч. Я признаю поражение.

– Мы едем завтра утром. Будь готов.

Я разгибаюсь.

– Только мы?

– Только мы, Риггер. У берсерка не может быть привязанностей.

Вот в этом он ошибается. Эта ошибка может стоить ему жизни – но позже.

Я смотрю в его раскосые глаза, потом беру кобуру, разворачиваюсь и ухожу. Марьяна стоит у окна. Уже сегодня все будут знать, что Риггер проиграл бой. Поэтому, зайдя в дом, я направляюсь к ней. Катана Киронаги у меня в руке. Марьяна пытается защититься руками, но я перерубаю тонкие запястья и рассекаю ей череп. Теперь о моём позоре узнают только завтра – уже после моего отъезда.

* * *

Во дворе усадьбы всё как обычно. Снуёт быдло, Болт сидит у колодца, Мормышка носится туда-сюда по мелким поручениям. Тяжело быть лилипутом.

Я зол. Я сейчас очень зол. По мне это видно. Болт, заметив меня, тут же куда-то исчезает. Партизан принимает коня, потупив глаза. Пузан скрывается в недрах кухни. Быдло расступается передо мной. На моём пути оказывается Голова-с-Плеч. Он худой и невысокий, но зато профессионал высокого класса. Никто так не разбирается в пытках, как он. Я его ненавижу.

Он оборачивается слишком поздно. Я бью его в живот кулаком, а потом достаю из-за пояса прут с рукоятью. Из всех щелей на меня смотрят дворовые. Голова-с-Плеч с трудом разгибается, и тут я наношу удар прутом по его голени. Нога подламывается, он с воплем падает. Я начинаю методично дробить ему кости: одну за другой, не трогая только голову. Он орёт. Он весь в крови – кровью пропиталась его красная накидка, его штаны. Один из ударов превращает его челюсть в кучу осколков. Я устаю. Оглядываюсь. Глаза – повсюду глаза.

На пороге моего дома стоит Бельва. В её глазах – слёзы. Я молча смотрю на неё, а затем последним ударом раскраиваю палачу голову. Иду к Бельве с прутом наперевес, прохожу мимо, она идёт за мной. Бросаю прут на пол, отстёгиваю пояс и сажусь на кровать.

Мне плохо. Она садится рядом, и я утыкаюсь в её пышное тело, прячусь в ней и рыдаю.

– Тебе не женщина нужна, – говорит Бельва. – Тебе нужна мать.

Она права. Иногда мне нужна женщина. Иногда – мать, которой у меня никогда не было. Бельва умеет быть и той, и другой.

Чаще всего мне нужна жертва. На эту роль годятся все остальные.

* * *

Через полчаса на пороге появляется Носорог. Я уже в порядке. Просто сижу на стуле и смотрю на Бельву. Носорог говорит:

– Жирный тебя видеть хочет.

Тяжело поднимаюсь и иду. Причина понятна.

Жирный ждёт меня на первом этаже усадьбы. Он сидит на красном диване, размещённом в стенной нише. Справа от него Кость, абсолютно голая, чего и следовало ожидать. Она омерзительна со своим болезненно худым и плоским телом. Мартиллы не видно, только быки по бокам дивана.

– Ну, рассказывай, – говорит Жирный.

Молчу.

– Зачем опять Голову обидел?

Молчу.

– Зачем в деревне кровавую разборку устроил?

Молчу.

– Сейчас, Риггер, ты пойдёшь в каземат. Две недели отдохнёшь, подумаешь о своих провинностях. Ну и знаешь, лучше сам иди. А то как в прошлый раз…

В прошлый раз меня расстреляли из арбалетов и отнесли в каземат мёртвым. Просыпаться утром на мокрых камнях – не самое большое удовольствие.

Но сегодня мне это безразлично.

– А пошёл ты… – говорю я и ухожу.

Один из быков хватает меня за руку, я выкручиваюсь и вбиваю ему нос внутрь головы. Бык, захлебываясь кровью, падает. Второй бык напрыгивает на меня, я выхватываю прут и перебиваю ему ноги. Кость визжит. Прут вонзается ей в правый глаз, она падает.

– Ну, знаешь… – Жирный ревёт и вскакивает.

В его руке – портативный арбалет. Он не успевает выстрелить: я прутом ломаю ему руку, а потом разбиваю голову.

– Сука, – бросаю я и иду к выходу.

Что-то холодное бьёт меня в район печени. Оглядываюсь: бык с переломанными ногами держит арбалет. Иду к нему, не взирая на боль в спине. Он выпускает вторую стрелу. Будь это лук, я бы поймал. Арбалет – нет. Стрела пробивает мне плечо. Продолжаю идти. Арбалет четырёхзарядный, с самовзводом. Третья стрела попадает в лёгкое.

Ноги подгибаются. Мир мутнеет. Тишина.

* * *

Открываю глаза. Больно. Кажется, я не в своей постели.