Было интересно наблюдать, как она проходит по камеральной, с кошачьей опрятностью морщит нос на пыль, на аскетическую обстановку. Что поделать! В лаборатории не может не пахнуть пылью, ведь каменные орудия извлечены из тончайшей лессовой взвеси; их мой не мой, все равно остается этот запах. Рассказать об этом Лидии можно, но есть риск натолкнуться на вопрос — а зачем, мол, вы вообще этот палеолит копаете? Одна вонь от него и пыль. Лида ведь и сейчас не пользуется случаем, попав в храм науки, выяснить, как и что делается в лаборатории… Даже не интересуется тем, как живет, в каких условиях работает ее любимый. Она просто исследует место, в котором предстоит провести ночь.

— Вот посмотри, как я устроил.

Это она осмотрит внимательнейшим образом — ложе из нескольких спальных мешков, еда и вино на краю стола, рядом, и свет сразу двух настольных ламп…

Лидия украсила жизнь Володи многими источниками радости… Если бы еще ей можно было объяснить, чем он занимается; если бы ей было хоть чуть-чуть интересно все это! Чудовищная ограниченность мешала Лидии не только заниматься науками, но даже осознавать собственную ограниченность. Поразительно, но одновременно жил в Лидии очень живой и цепкий ум — в бытовых делах, во всем, что связано с отношениями людей. Тут, правда, тоже водились свои стереотипы…

Вот сейчас Лидия изящно присела на табурет, расстегнула верхние пуговки платья. Володя мог сколько угодно радоваться ее роскошной груди, и что характерно — Лидии это нравилось не меньше, чем ему. Сейчас — пожалуйста, все было можно. А лягут в постель — все будет зависеть от конфигурации того, что наденет на себя Лидия. Если одеяние окажется плотным и закрытым, то все, никаких игр с грудью. Попросить снять мешающую бяку или хотя бы надеть что-то другое? Но это же неприлично! Лида будет в шоке от такого непристойного предложения.

Откуда у нее эти представления — Володя понятия не имел; о себе Лидия почти не рассказывала. Через три года знакомства он не знал ни о том, как ее лишили невинности, ни как ее воспитывала мать. Ничего!

— У меня все как у всех, милый… Ты разве сам не знаешь, как это все бывает?

Что у всех «бывает» очень по-разному, Лидия тоже не понимала. Изменяться она не хотела, учиться была не способна. Оставалось только принимать ее такой, какова есть, и делать то, что с ней получается неплохо. В конце концов, Лидия любила его, заботилась о нем в меру своего понимания… да и в постели это была совсем не та пресловутая «леди, которая не шевелится».

Эту историю он, кстати, и рассказал сегодня Лидии. Оба они не сразу заснули после занятий любовью; было интересно и немного странно лежать, тесно прижавшись друг к другу, в этой лаборатории, на столе, где и сам Володя, и многие-многие другие раскладывали ряды каменных орудий, собирая материал для статей, научных книг и диссертаций. Еще более странными, чем их любовь на столе, были звуковые эффекты… Сколько ни бывал Володя в этой лаборатории, сколько бы ни вел в ней самых различных разговоров, никогда не было в ней эха, не отдавались никакие звуки. Теперь же издаваемые Лидией стоны удивительным образом резонировали под сводами старинного полуподвала, как будто кто-то передразнивал Лидию, а целый взвод дьяволят пакостно хихикал в углах. Неприятные это были звуки.

Под них Володя и начал рассказ про англичанина, у которого жена умерла во время полового акта. Британец поставил вопрос в парламенте: как понимать классическое — «леди не шевелится»? Его леди вон вообще померла! Парламент всесторонне изучил, всячески рассмотрел вопрос и вынес решение: «Леди не шевелится, но подает признаки жизни». То есть глазами все-таки хлопает — так, наверное, надо понимать.

Лидия от души веселилась, и ее жизнерадостный смех гулко раздавался под сводами, переходил в противное хихиканье.

Так что, с одной стороны, было здорово: лаборатория, глухая тишина, лучи фар проезжавших по набережной Невы автомобилей причудливо чертят потолок… Спасибо Лидии, сегодня он, пусть ненадолго, избавился от чувства одиночества… Последнее время оно посещало его все чаще и чаще. С другой же — что-то странное было в этой ночи, словно чертов костюм и здесь где-то затаился, все время следил за любовниками, выжидая ему одному известный момент.

Володя замолчал — и сразу оказался один на один с этими мыслями и чувствами. И опять принялся рассказывать — как во время раскопок курганов находили скелеты женщин, принесенных в жертву вместе с вождем.

Лидия сделала из рассказа свои выводы:

— Скоро уедешь в экспедицию?

Она очень серьезно относилась к экспедиции, хотя и понимала ее странно — как место, где зарабатывают деньги. Володя много раз рассказывал ей, чем занимается в экспедиции, но так уж она все воспринимала. Да и в самом деле — не может же человек понимать вещи, начисто выходящие за пределы его опыта и воображения!

— Уеду скоро… Может быть, даже не заеду на дачу.

— Жаль.

В общем, это была хорошая ночь, приятная и как раз такая, какую можно провести в обществе Лидии. Что мешало — так это чувство напряжения да расплодившиеся крысы. Какая-то тварь все время бегала по полу, стучала коготками, грызла то ли шкафы, то ли ножки лабораторных столов.

— Цыц!

Орать оказалось неэффективно: после вопля крыса утихала на несколько минут, а Лидия пугалась на полчаса.

На другой день Володя соорудил такое же роскошное ложе. Не меньшее разнообразие яств и напитков украшало стол. А в семь часов вечера он встречал возле входа под арку Наташу. Наташа была как всегда: лучезарно улыбалась, распространяла эротические флюиды и тащила огромную сумку. Однажды Володя проявил неумеренный интерес и заглянул в эту сумку. И оказалось этой сумке ни мало ни много три пары трусов, щетки для одежды и для головы, гребешки, несессер с неизвестным содержимым (Володя не сумел его открыть), две комбинации, три лифчика разного цвета и еще более плотная ночная рубашка — кроме той, что уже была на Наталье.

Познакомились они год назад в одной экспедиции, во время проливных дождей. Отвратительное состояние, когда решительно нечего делать, могло подвинуть и не на такое, а Наташа оказалась далеко не глупа, знала много, во всяком случае, скуки в беседах с ней Володя не испытывал.

Может быть, сто раз разумнее было бы ограничиться дружескими отношениями (это приходило Володе в голову не раз и не два), но дожди лили, проселок превратился в кашу, и главным приключением стало прорываться пешком до деревни, носить рюкзаками еду из магазина. Делать стало убийственно нечего, кроме игры в карты и заведения романов, а рядом каждый вечер сидела милая девушка, вполне способная вызвать не только товарищеские чувства. И остро нуждалась в том же самом, что и Володя, даже гораздо острее.

Последовало обстоятельное, растянувшееся на три дождливых недели совращение, завершившееся неизбежным образом за два дня до сворачивания лагеря.

Уже тогда, в экспедиции, Наташа совершенно покорила Володю одной своей особенностью. Она признавала только одну позу — лежа на боку, и притом сзади. Учитывая размеры ее маленького, крепкого, как антоновка, и крайне подвижного задика, действовать Володе оказалось совсем несложно, а когда Наташа принимала Володю, ягодицы словно принимались танцевать какой-то танец, одаривая совершенно удивительным букетом ощущений. Можно начинать смеяться, но основная причина, по которой роман продолжался и после экспедиции, были эти подвижные, пляшущие чудный танец ягодицы Наташи.