«Вы меня околдовали, — писала принцесса, — я самая влюбленная женщина на свете. День и ночь я зову вас... Меня связывают с вами такие сильные и пленительные узы, что их никогда не удастся разорвать. Каждое мгновение моей жизни будет посвящено вам, вопреки всевозможным препятствиям...»

А вот что писал Филипп — Аврора часто читала его письма, прежде чем передать их Элеоноре: «В два часа я получил роковую весть, что принц Георг возлежит в ваших объятиях... В какое же отчаяние она меня повергла!» Или перед отъездом на войну: «Если судьбе будет угодно меня искалечить, лишить руки или ноги, не забывайте меня, сохраните в душе хотя бы каплю доброты для несчастного, чьей единственной отрадой была любовь к вам...»

Но если Филипп и София Доротея предпочитали забыть об окружавшем их мире, мир этот забывать о них вовсе не намеревался. Лучше всего об этом помнила графиня Платен.

Как мучительно было для нее видеть теперь своего возлюбленного только в официальной обстановке или в дворцовых коридорах! Это наносило жестокий удар по ее гордыне. Кенигсмарку следовало бы проявлять осторожность, придумывать уважительные предлоги, чтобы пореже с ней встречаться, вести тонкую игру, чтобы не возбудить в даме ревность, не превратить ее в грозного врага. Но он был не из тех, кто заботился о таких мелочах, да и вообще назвать его дипломатом было невозможно. Он просто перестал бывать в Монплезире, отмахиваясь от наставлений Авроры, напоминавшей ему о грозящей опасности.

Влиятельная Платен, никогда прежде не сомневавшаяся в силе своих чар, не сразу забила тревогу. Ее любовник пользовался слишком большим успехом у женщин, чтобы не позволять себе порой мимолетную прихоть. Только бы он возвращался к ней — остальное неважно... Но в этот раз он не вернулся. Поиски причины были недолгими. Когда обладаешь могуществом, шпионы сами предлагают тебе свои услуги.

Аврора первой ощутила на себе гнев обманутой женщины, уверенной, что она играет главную роль в любовных увлечениях брата. Избавиться от нее было нетрудно: красота девушки день за днем расцветала все ярче, вокруг нее теснилось все больше воздыхателей и даже претендентов на ее руку, которых она не думала поощрять. К отвергнутым принадлежал и супруг Софии Доротеи, вдруг проявивший к Авроре навязчивый интерес. Графиня Платен умело воспользовалась этой уловкой: она предостерегла герцога Эрнста Августа, что молодая графиня Кенигсмарк представляет опасность для брака его сына, и без труда добилась своей цели. Курфюрст повел себя в соответствии с приличиями: он вызвал командира своей гвардии и отеческим тоном попросил его об услуге — отослать сестру домой, в Агатенбург, дабы «сохранить доброе согласие между наследником престола и его супругой». Это не помешало курфюрсту отправить к самой девушке гонца с известием о монаршей воле.

Истинная причина этой внезапной немилости ни у кого не вызвала сомнений, тем более у Филиппа, лучше других знавшего подноготную супружества Георга Людвига. Внезапная забота о счастье невестки, охватившая герцога, посвященного в отношения сына с Мелюзиной фон Шуленбург, была бы смехотворной, если бы она не вызывала вполне обоснованной тревоги. Филипп и его сестра отлично это понимали, так что Авроре пришлось собрать вещи и удалиться в Агатенбург, якобы в ответ на зов захворавшей Амалии.

Уезжала она огорченная и разозленная, но состояние фрейлейн фон Кнезебек было и того хуже. Ведь вместе они служили любящей паре надежным заслоном, а что будет теперь?— Как же я без вас? Через кого передавать записки, с кем устраивать свидания?

На последний вопрос у Авроры был ответ. Ее брат пользовался услугами молодого ганноверца Михаэля Гильдебрандта, выполнявшего обязанности его секретаря. На него вполне можно было положиться: он не только привязался к Филиппу, но и проникся отвращением ко всему ганноверскому двору вместе с его повелителями, а фрейлейн фон Кенигсмарк вызывала у него почтительное восхищение, близкое к благоговению. Ее отъезд поверг его в безутешное горе, но вверенная ему Авророй миссия, свидетельство подлинного доверия, сулила хоть какое-то облегчение. Он с самого начала был посвящен в отношения своего господина с принцессой, но неизменно проявлял похвальную деликатность, в знак признательности за которую Аврора и рекомендовала его брату в роли своего достойного преемника. После этого, выслушав пожелания доброго пути от лицемерного «света», девушка покинула Ганновер. Путь ее лежал не в родовой замок, а в Гамбург, где у детей Кристины фон Врангель был большой дом, в котором в тот момент находилась Амалия.

Крепко обнимая на прощание Филиппа, Аврора не могла сдержать слез, но ей и в голову не могло прийти, что этот их поцелуй окажется последним...

* * *

— Почему ты так уверена, что мы больше его не увидим? — возмутилась графиня Левенгаупт, обращаясь к размышлявшей вслух Авроре. — Если разобраться, то в записке Гильдебрандта ничто не указывает на его гибель. Там просто говорится, что Филипп пропал три дня назад, а мы уже рвем на себе волосы, словно все кончено! Глупости!

— Разве не об этом подумала ты сама, когда мы получили эту записку? Словами о том, что он находится в «подземелье неведомой крепости», ты просто хотела меня ободрить. На чем основаны твои надежды?

— На здравом размышлении. А может, и на молитве. Обе мы знаем Филиппа — ты больше, я меньше. Нам знакомы его капризы, смена его настроения, его тяга к приключениям...

— Воссоединение с Софией Доротеей и их взаимная страсть сделали его другим человеком. Эта любовь стала для него единственным смыслом жизни.

— Все так, но я уверена, что скоро мы получим отрадные известия. Когда он написал последнее письмо?

— Месяц назад, ты тогда была в Гамбурге. Филипп написал мне из Дрездена, куда вернулся на коронацию своего друга Фридриха Августа, ставшего после смерти возлюбленного брата герцогом-курфюрстом Саксонии. Я тогда скрыла от тебя, как меня встревожило и одновременно порадовало то, что он вернулся туда, где его принимают по-братски. Новый курфюрст даже предложил ему полк и звание генерал-майора. Я надеялась, что он останется в Саксонии, но это последнее известие перечеркнуло все мои иллюзии. Брат писал, что возвращается в Ганновер. Письмо он закончил так: «Я нужен ей так же, как она мне...» Признаться, с той поры я потеряла покой.

— Почему же ты скрытничала? — обиженно проговорила Амалия. — Он не только твой брат, но и мой, хотя всем было понятно, что с тобой он намного ближе.

— Я же говорю, тебя тогда не было рядом, к тому же у тебя были собственные заботы. Зачем было усугублять их моими страхами? И потом, ты никогда не одобряла связь Филиппа с Софией Доротеей.

— Супружеская измена — это грех. Не уверена, что даже очень большая любовь может служить ему оправданием. А тебе лучше остаться здесь и ждать новостей. Чего ради тебе нестись в Ганновер? Хоть это и неприятно признавать, ганноверцы тебя и Филиппа попросту прогнали.

— Во-первых, я увижусь с Гильдебрандтом, а во-вторых, у меня там остались добрые друзья...

Сестры завершали ужин в небольшой гостиной, распахнутые окна которой выходили в сад, откуда веяло вечерней прохладой. Здесь было уютнее, чем в огромном парадном зале, где они потерялись бы среди бесчисленных пустых кресел. От всей семьи теперь остались только они, и обеим было от этого не по себе. Амалия ела чинно, хотя и у нее было тяжело на душе. Аврора же почти не притронулась к еде. Отхлебнув немного вина, она встала.