Тем вечером я не разговаривала с ним за ужином и не пришла к нему в комнату ночью, умоляя рассказать интересную историю (а рассказывать он умел; отец всегда говорил: его работа на девяносто девять процентов заключалась в том, чтобы слушать истории и понимать, куда они ведут).

Но я покончила с этими глупыми фантазиями. Никаких больше дверей и даже Дверей, никаких грез о серебряных морях и белых городах. Никаких историй. Я подумала: это еще один урок, который нужно усвоить, чтобы повзрослеть. Все через это проходят.

Однако, дорогой читатель, я раскрою тебе секрет: я сохранила серебряную монету с портретом чужеземной королевы. Я носила ее в кармашке, вшитом в нижнюю юбку. Прижатая к моей талии, монета всегда была теплой, а когда я держала ее в руках, то чувствовала запах моря.

Целых десять лет у меня не было ничего дороже этой монеты. А потом мне исполнилось семнадцать, и я нашла «Десять тысяч дверей».

Я нашла ее только благодаря птице.

Я шла в кухню в надежде стянуть немного вечернего кофе у миссис Пертрам, кухарки, и вдруг услышала щебет и какое-то хлопанье. Я замерла посередине лестничного пролета на полпути ко второму этажу и подождала. Все повторилось: тихий трепет крыльев, за которым следует глухой стук. И тишина.

Я пошла на звук. Он привел меня в гостиную второго этажа, носившую название «Зал фараонов», поскольку там хранилась обширная египетская коллекция мистера Локка: красные и синие саркофаги, мраморные урны с ручками в форме крыльев, крошечные золотые кресты – анки – на кожаных шнурках, резные каменные колонны, осиротевшие, вырванные из родных храмов. Комнату всегда наполнял желтовато-золотистый свет, даже сейчас, в густых летних сумерках.

Звук доносился из южного угла комнаты, где по-прежнему стоял синий сундучок. Он трясся, стуча днищем по постаменту.

С тех пор как я нашла в нем дневник, я взяла привычку время от времени возвращаться к сундучку и заглядывать в его пыльное нутро – ничего не могла с собой поделать. Ближе к Рождеству в нем появилась картонная марионетка с деревянными палочками, прикрепленными к конечностям. Следующим летом я обнаружила крошечную музыкальную шкатулку с вальсом в русском стиле, чуть позже – маленькую коричневую куколку, обвешанную яркими бусами, а потом – иллюстрированное французское издание «Книги джунглей».

Я никогда напрямую не спрашивала, но не сомневалась, что это подарки от мистера Локка. Они, как правило, появлялись в самые нужные минуты: когда мой отец в очередной забывал про мой день рождения или не приезжал на праздники. В эти моменты я почти чувствовала, как мистер Локк неловко кладет руку мне на плечо, пытаясь утешить.

Однако в то, что он намеренно спрятал в сундучке птицу, мне верилось с трудом. Я с глубоким сомнением подняла крышку. Что-то серо-золотистое вылетело прямо на меня, будто ядрышко из маленькой пушки, и начало рикошетить по комнате. Это была хрупкая взъерошенная птичка с оранжевой головой и тонкими лапками (позже я попыталась найти ее название, но в справочнике мистера Одюбона не упоминалось ни одного похожего вида).

Я уже отворачивалась, опуская крышку сундучка, как вдруг заметила: внутри лежит что-то еще.

Книга. Небольшая, в кожаном переплете, с потертыми уголками и тиснеными буквами, с которых местами слезла позолота: ДЕСЯТЬ ТЫ ВЕРЕЙ. Я веером пролистала страницы.

Те из нас, кто привык к тесному общению с книгами – проводит свободные вечера в старых книжных магазинах, украдкой поглаживая корешки со знакомыми названиями, – понимают, что при знакомстве с новой книгой просто необходимо ее пролистать. В это мгновение мы читаем не слова, а запах, который поднимается со страниц в облачке пыли и древесных волокон. Книга может пахнуть дорогой бумагой и хорошим переплетом, а может – тонкими страницами и расплывающимися двухцветными оттисками или десятилетиями, проведенными в доме заядлого курильщика, который ни разу ее не открыл. От книг порой исходит запах дешевых сенсаций или кропотливого труда дотошного ученого, литературной значимости или неразгаданных тайн.

Но я никогда не встречала книги, которая пахла бы так, как эта: корицей и угольным дымом, сыростью катакомб и глиной; промозглыми вечерами на морском берегу и жарким, липким от пота полуднем в тени пальмовых ветвей. Она пахла так, будто шла по почте дольше любой посылки, годами скитаясь по свету и накапливая ароматы слой за слоем, как бродяга, одетый в кучу тряпья.

Она пахла так, будто кто-то нашел в глуши дерево приключений, сорвал с него спелый плод, сделал крепкое вино и разлил по каждой странице.

Но я забегаю вперед. Истории надо рассказывать по порядку, у них должны быть начало, середина и конец. Пусть я и не ученый, но хотя бы это мне известно.

Все годы после обнаружения синей Двери я занималась тем, чего ждут от всех своевольных и опрометчивых девочек: боролась с собственным своеволием и опрометчивостью.

Весной тысяча девятьсот третьего года мне было девять лет, а мир только-только распробовал на вкус слово «прогресс». Два брата в Северной и Южной Каролинах увлеченно экспериментировали с летательными аппаратами; наш новый президент недавно посоветовал всем говорить мягко, но носить с собой большие дубинки – это, судя по всему, означало, что наша страна должна напасть на Панаму; в моду ненадолго вошли ярко-рыжие волосы – пока женщины не стали сообщать о головокружениях и выпадении волос, после чего выяснилось: чудесная краска для волос от мисс Валентайн на самом деле – красный крысиный яд. Мой отец пропадал где-то в Северной Европе (он прислал мне открытку с изображением заснеженных гор и двух детишек, одетых как Гензель и Гретель; на обороте было написано: «С прошедшим днем рождения»), а мистер Локк наконец решился взять меня в очередную поездку.

После происшествия в Кентукки я вела себя образцово: не изводила мистера Стерлинга и не трогала коллекции мистера Локка; не нарушала правила мисс Вильды, даже самые дурацкие, вроде того, что воротнички нужно обязательно сложить сразу после глажки; больше не убегала на улицу играть со «вшивыми оборванцами-макаронниками», вместо этого наблюдая за Сэмюэлем, сидевшим в повозке, из окна отцовского кабинета на третьем этаже. Он по-прежнему оставлял мне газеты всякий раз, когда ему удавалось обхитрить миссис Пертрам. Я прочитывала их, легко определяя его любимые страницы по загнутым углам, и возвращала, туго скрутив и затолкав в бутылки из-под молока, предварительно выделив все лучшие и самые кровавые строки.

Уезжая, Сэмюэль всегда поднимал взгляд и долго смотрел в мое окно, чтобы я поняла, что он меня заметил, а потом махал мне рукой. Иногда, если мисс Вильда не смотрела и у меня случался приступ смелости, я касалась пальцами оконного стекла.

Большую часть времени я занималась спряжением латинских глаголов и арифметикой под присмотром нанятого учителя с бесцветным взглядом. Раз в неделю мистер Локк сам устраивал мне уроки, и я вынуждена была вежливо кивать, пока он читал мне лекции об акциях, о регулятивных советах, которые ничего не смыслили в своей работе, о том, как он в молодости учился в Англии, и о трех лучших разновидностях шотландского виски. С помощью старшей экономки я осваивала хорошие манеры и училась вежливо улыбаться всем гостям и клиентам, приезжавшим в особняк.