У Йоны тяжело забилось сердце.

Только эта старуха знает, где находятся его жена и дочь, а вот о его собственном существовании ей не должно быть известно. Комиссар спросил:

— Роза Бергман?

— Да. — Старушка подняла руку, словно школьница.

— Меня зовут Йона Линна.

— Да. — Роза улыбнулась и с усилием шагнула навстречу.

— Вы передавали мне привет.

— Миленький, да я не помню. — И Роза уселась на диван.

Комиссар проглотил комок и подошел ближе.

— Вы спросили, почему я притворяюсь, что моя дочь погибла.

— Не надо вам так делать, — с упреком сказала старуха. — Это очень скверно.

— Что вы знаете о моей дочери? Вы что-нибудь слышали?

Но старушка только улыбалась с отсутствующим видом, и Йона опустил глаза. Он пытался мыслить трезво; подойдя к небольшим напольным часам и наливая кофе в две чашки, он заметил, что у него дрожат руки.

— Роза, это важно, — спокойно сказал комиссар, ставя чашки на стол. — Очень важно…

Роза несколько раз моргнула, а потом испуганно спросила:

— Вы кто? Что-то с мамой?

— Роза, помните маленькую девочку по имени Люми?

Ее мать звали Сумма, вы помогали им…

Йона замолчал, встретив беспокойный, полусумасшедший взгляд старухи.

— Зачем вы меня разыскали? — спросил он, уже понимая, что спрашивать бесполезно.

Роза Бергман уронила чашку на пол и расплакалась. Вошла медсестра, стала успокаивать ее.

— Идите, я выйду за вами, — тихо сказала она Йоне.

Потом они вместе шли по коридору, приспособленному для инвалидных колясок.

— Когда у нее обнаружилось слабоумие? — спросил комиссар.

— У Майи оно прогрессирует быстро… Первые признаки мы заметили прошлым летом, так что — примерно год назад… Раньше про такое говорили — «впадает в детство», и для большинства это почти правда.

— Если она… если у нее вдруг прояснится в голове… пожалуйста, дайте мне знать, — серьезно попросил комиссар.

— Иногда такое бывает, — кивнула медсестра.

— Сразу звоните мне. — И комиссар дал ей свою визитную карточку.

— Комиссар уголовной полиции? — удивилась женщина и прикнопила карточку над канцелярским столом.

Выйдя на свежий воздух, Йона глубоко, словно вынырнув из воды, вдохнул. Может быть, Роза Бергман хотела сказать ему что-то важное. Может быть, кто-то дал ей какое-то поручение. А старуха впала в маразм раньше, чем успела его выполнить.

Он так ничего и не узнает.

С тех пор как он потерял Сумму и Люми, прошло двенадцать лет.

Их последние следы растаяли вместе с разумом Розы Бергман.

Теперь все кончено.

Йона забрался в машину, вытер слезы, немного посидел с закрытыми глазами и повернул ключ зажигания. Пора было возвращаться домой, в Стокгольм.

Он уже успел проехать три мили к югу по шоссе Е 45, когда позвонил начальник Государственной уголовной полиции Карлос Элиассон.

— У нас убийство в интернате возле Сундсвалля, — напряженно сообщил он. — Тревожный звонок поступил утром, в самом начале пятого.

— Я в отпуске, — едва слышно ответил Йона.

— Тогда милости прошу на вечеринку с караоке.

— Как-нибудь в другой раз.

Дорога шла через лес. За деревьями серебристо поблескивало озеро.

— Йона, да что с тобой?

— Ничего.

В кабинете кто-то позвал: «Карлос!»

— Мне пора на заседание, но я хочу… Я поговорил с Сусанной Эст, и она утверждает, что полиция Вестерноррланда не будет официально обращаться в Государственную уголовную полицию.

— Так зачем ты мне звонишь?

— Я сказал ей, что мы пришлем наблюдателя.

— Мы же никогда никуда наблюдателей не посылаем?

— А теперь вот пошлем. — Карлос понизил голос. — К сожалению, это очень щекотливый момент. Вспомни капитана хоккейной сборной, Янне Свенссона… газеты без конца писали о некомпетентности полиции.

— Потому что так и не нашли…

— Об этом молчи, это первый крупный провал Сусанны Эст с тех пор, как она стала прокурором. Я не говорю, что газетчики правы, но ты в тот раз был очень нужен полиции Вестерноррланда. Они сами оказались слишком медлительны, слишком держались за инструкции и упустили время… обычное дело, но газетчики такое любят.

— Я больше не могу говорить. — Йона решил закончить разговор.

— Ты знаешь, я не стал бы тревожить тебя, если бы речь шла просто о смертельном случае. — Карлос вздохнул. — Но об этом деле, Йона, будут писать газеты… убийство страшное, чудовищно жестокое, кровавое… телу девочки придали особую форму.

— Как это? Что значит «телу придали форму»?

— Она лежит на кровати, закрыв лицо руками.

Йона молчал, держа левую руку на руле. За окнами мелькали деревья. Карлос дышал в телефон, в кабинете слышались голоса. Йона, не говоря ни слова, свернул с Е 45 на Лусвеген, дорогу, ведущую на восток, к побережью. Комиссар направился в Сундсвалль.

— Йона, пожалуйста, поезжай туда — и все… Помоги им, подтолкни к самостоятельному расследованию… Хорошо бы — пока о деле не начали писать газеты.

— Так я больше не наблюдатель?

— Нет, наблюдатель… Просто будь там поблизости, наблюдай за ходом расследования, подкинь тамошним полицейским идею-другую… Только помни, ты сейчас не можешь участвовать в оперативной работе.

— Потому что я под служебным расследованием?

— Главное — держись в тени.

Севернее Сундсвалля Йона повернул на восемьдесят шестое шоссе, уходящее в глубину полуострова параллельно реке Индальсэльвен.

Через два часа он оказался у затерянного в лесной глуши интерната.

Комиссар сбросил скорость и свернул на узкую грунтовую дорогу.

Солнечные лучи пробивались сквозь кроны высоких сосен, струились между стволов.

Мертвая девочка, думал Йона. Пока все спали, кто-то убил ее и положил в постель. По мнению местных полицейских, убийство было крайне жестоким. Подозреваемого у них не было, искать следы на дорожке было уже поздно, но о преступлении сообщили всем полицейским лена. Предварительным расследованием руководил комиссар Улле Гуннарссон.

Было почти десять часов, когда Йона вылез из машины возле полицейского ограждения. В канаве гудели насекомые. Перед лесом открывалась большая поляна. На склоне холма, спускавшемся к озеру Химмельшён, влажно блестели кроны деревьев. На обочине дороги помещалась металлическая табличка, на которой значилось: «Бригиттагорден, интернат для подростков, помещенных под особый медицинский надзор».