Сашка зажмурилась, как котенок. Ей одной, единственной из всех на свете, разрешалось появляться в кабинете отца внезапно, без предупреждения. Она одна могла рассчитывать на его ласку в любое время дня и ночи, когда бы ей ни заблагорассудилось ее получить. Отец — суровый и всегда занятый для других — при ее появлении «расплывался в сироп», откладывал свои дела и, похоже, с удовольствием погружался в пучину ее проблем. Однажды, года три назад, в этом самом кабинете он решал с ней какую-то жутко сложную задачку по физике. И все это время в приемной толпились важные дяди, которых он вытурил из-за своего стола, прервав совещание. Сознание своего превосходства по части отцовской любви и опеки заставляло Сашкино сердце гордо биться.

— Помнишь, как ты звонил тогда декану физмата МГУ и просил решить мою задачку, — промурлыкала она.

— Что-то припоминаю, — он легонько похлопал ее по спине. — По-моему, он ее так и не решил.

— Точно. Тогда ты позвонил министру образования, наорал на него и заставил решать его самого.

— Да? — он отстранил ее, заглянув в глаза с тревожной внимательностью. — Но ведь ты уже кончила школу. Неужели опять проблемы с обучением, детка. На дворе же каникулы.

— Папа! — она даже возмутилась. — Разве я не могу приехать к тебе просто так, потому что соскучилась? Мы же не виделись двое суток.

Он обнял ее одной рукой за плечи и подвел к окну.

— Сколько лет тут околачиваюсь и все не перестаю восхищаться этой красотой! — он вздохнул скорее грустно, чем восторженно.

Под ногами раскинулась огромная, затянутая пеленой Москва. Дальние границы города терялись в сероватой дымке.

— Ты одна?

— He-а. В дом приехал шеф-повар и тут же принялся ворчать, что чего-то там не купили для его коронного блюда. Кажется, какой-то травы. Галя засобиралась в японский супермаркет, ну и мы с Серегой увязались. Так что поехали на моей машине. И Рябой с нами, разумеется. Он ждет в приемной, Галю отвезли в магазин, а Серега сидит в машине. Я ненадолго, просто хотела тебя увидеть, вот и все.

— И все? — усмехнулся Аркадий Петрович, недоверчиво взглянув на дочь.

Но та лишь хлопнула огромными ресницами:

— Ага.

— Серега, — повторил отец, — Сергей Коновалов… — И вдруг спросил: — Как он тебе?

— В каком смысле?

— Он тебе нравится или, может быть, что-то больше?

— Больше? — она покраснела, упрямо не отрывая взгляда от окна.

— Да-да. Именно об этом я давно хочу тебя спросить. Ты любишь его?

— Ну нет, — усмехнулась Сашка. — Да и потом… — Она вдруг совсем смутилась, невнятно пролепетав: — в общем, не знаю… Мне нет и двадцати…

— В твои годы я уже по уши втюрился в твою маму, — заметил он. — Серега — хороший парень. Но он не тот, кто тебе нужен. Он не единственный.

— Единственный?

— Если ты знаешь мужчину добрых десять лет и до сих пор не можешь дать ответ, любишь ли ты его, значит, ты его не любишь. Значит, он не единственный.

— А ты сразу же полюбил маму?

— На ней было сиреневое платье… — голос отца стал тихим и задумчивым, — с белым воротничком. И на руке у нее блестели маленькие часики. Знаешь, у твоей мамы были очень тоненькие руки. Как у балерины. Она стояла в нотном магазине, в руке держала ноты и смотрела в них не отрываясь… морщила лоб и не шевелилась, просто застыла посреди огромного зала. А вокруг сновали люди, но она не обращала на них внимания. Она слышала то, чего никто не слышал, — она слышала музыку, написанную в нотах.

Сашка повернулась к нему, ошарашенная. Никогда отец не рассказывал ей о матери так: спокойно и отрешенно. Он смотрел перед собой, и казалось, что сейчас он видит вовсе не крыши и здания московских улиц под своими ногами, а тот самый зал книжного магазина и ту самую девушку в сиреневом платье с белым воротничком, в которую заново влюбился спустя столько лет. Глаза его блеснули в желтом жестоком солнце.

— Ты помнишь? — прошептала она.

Он кивнул, дрогнувшей рукой медленно вытер лицо и хрипло ответил:

— Я помню каждое мгновение нашей жизни. Каждое мгновение застыло в моей голове маленькой цветной фотографией. Мы прожили с ней двадцать счастливых лет, из которых я помню каждую секунду. Вот что называется любовью.

— Но такое встречается нечасто, — вздохнула Сашка. — Вам просто повезло.

Он повернулся к ней, обнял и крепко прижал к себе:

— Распахни свое сердце, детка. Твой единственный где-то рядом. Будет жаль, если он толкнется в закрытую дверь.

* * *

— Она приехала! Она приехала! О-о! — Вован Паршин на сей раз изменил своей привычной сдержанной отстраненности и влетел на кухню, крича и размахивая руками так, что кухарка Галя испуганно подскочила к полке со специями, чтобы придержать закачавшиеся баночки.

— Совсем сбрендил, — буркнул Скупой, не прекращая поглощать искусно приготовленное Галей фондю. Чтобы никто, кроме него, не покусился на это лакомство, он подвинул горшочек с горячим сыром к себе поближе.

Остальная компания разместилась вокруг большого стола, наблюдая за ним с умилением. Серега грыз зеленое яблоко. Больше ему на обед ничего не досталось. Впрочем, ничего он больше и не хотел — жара стояла страшная, горячее просто в горло не лезло. Сашка была с ним солидарна. А Андрею Фокину, как всегда, было на все плевать. Он никогда ничего особенно не хотел, даже голод его не мучил: вот такой был счастливый человек Андрей Фокин. Возмущалась поведением Скупого только кухарка Галя — добрая и очень скромная женщина. Но она справедливо решила, что раз уж молодая хозяйка дома позволяет своему гостю такую вопиющую бестактность за столом, то не ей, кухарке, делать ему замечание. Поэтому она лишь поджала губы и тихо возненавидела невоспитанного Скупого.

При бурном появлении Паршина все вздрогнули. Серега выбросил яблоко, вскочил со стула и ринулся на улицу. Сашка последовала за ним. И Галя тоже. Впереди себя она толкала все еще размахивающего руками Паршина, так как очень опасалась оставлять его среди бьющихся предметов. С криками и визгами все подлетели к парадной лестнице дома, у которой уже стоял «Мерседес», посланный Аркадием Петровичем в Шереметьево за сестрой. Двери его были открыты Игнат — садовник и привратник по совместительству — занимался тем, что вытаскивал из багажника объемистый кожаный чемодан. Виктории рядом с машиной не было.

— Где она? — взволнованно выдохнула Сашка и растерянно оглянулась.

— Да в дом уже вошла, — добродушно отозвался Игнат.

— Вы бы хоть погудели, — упрекнула она шофера, который молча курил в сторонке.

Тот равнодушно пожал плечами.

— Вика! — Сашка понеслась вверх через две ступеньки. — Вика!

Из раскрытых дверей холла послышались мастерски взятые аккорды. Затем шторы колыхнулись от дуновения ветра, и донеслись плавные переливы шопеновского ноктюрна.