За Столетним потопом последовали миграционные потоки и бои за ресурсы. Мама рассказывала, как прекращали существование огромные города. Электричество и Интернет то работали, то отключались. Беженцы появлялись на порогах домов в Индиане, Айове и Колорадо. Изможденные и напуганные, они прижимали к груди вещи и умоляли о пристанище.

Ближе к концу Столетнего потопа правительство перебралось вглубь материка, но возможности властей и их влияние оказались сильно ограниченны. Когда мне исполнилось семнадцать, по радио объявили, что президент убит. Но месяц спустя через наш город проходил один из беженцев и сказал, что на самом деле президент бежал и скрывается в Скалистых горах. А еще через некоторое время до нас дошли слухи, что произошел военный переворот. Захватили Конгресс, и после этого все члены правительства подались в бега. К этому моменту коммуникации практически не работали, новости ограничивались досужими сплетнями, и я перестала их слушать.

Когда начался Шестилетний потоп, мне было девятнадцать. Я недавно познакомилась с Джейкобом. Помню, как мы вместе стояли и смотрели репортаж о затоплении Белого дома. Над водой поднимался только флаг на крыше. Его лизали волны, пока мокрая ткань не обвисла и не прилипла к шесту. Я пыталась представить, что делается внутри Белого дома. Многочисленные лица государственных мужей глядят с портретов, вода течет по коридорам в кабинеты или врывается внутрь мощной волной.

В последний раз мы с мамой смотрели вместе телевизор на второй год Шестилетнего потопа. Я тогда была беременна: ждала Роу. Показывали очередной репортаж. Мужчина развалился на надувном плоту, поставив на живот бутылку виски, и с довольной ухмылкой глядел на небо. Он проплывал мимо небоскреба, а вокруг покачивался на воде всякий мусор. Мама всегда говорила: на одно и то же событие реакций столько же, сколько людей.

Касалось это и папы. Из-за него я наконец поняла, что́ означает для нас это великое наводнение. Я с детства привыкла, что связь с внешним миром то появлялась, то исчезала. Огромные очереди на суповых кухнях тоже стали для меня обычным делом. Но однажды, когда мне было шесть лет, у меня заболела голова, и меня отпустили из школы пораньше. Сарай в саду стоял нараспашку. Через дверной проем мне было видно только папино туловище и ноги. Я подошла ближе, подняла голову и увидела его лицо. Папа взял веревку и повесился на свае.

Помню, я закричала и отпрянула. Каждая клеточка моего тела превратилась в острый осколок стекла, каждый вдох причинял нестерпимую боль. Я побежала в дом искать маму, но она еще не вернулась с работы. В тот месяц перестали работать сотовые вышки. Оставалось только сидеть на крыльце и дожидаться, когда придет мама. Я все думала, как сказать ей, что случилось с папой, но слова не шли на ум. О таком даже подумать было невозможно. И сейчас часто бывают дни, когда я чувствую себя, как та девчонка на крыльце. Все жду и жду, а в голове пусто, как в чисто вымытой миске.

Когда вернулась мама, мы нашли на столе продуктовую сумку. Внутри почти ничего не оказалось. Рядом лежала записка от папы: «Магазин стоит пустой. Простите».

Думала, когда у меня появятся свои дети, я смогу его понять и осознаю всю глубину отчаяния, которое он испытывал. Но этого так и не произошло. Наоборот, я возненавидела его еще сильнее.

Перл потянула меня за руку и указала на повозку с яблоками возле пристани.

– Сейчас добудем, – кивнула я.

Деревня многолюдная. Тут и там снуют толпы народу. Перл старалась держаться ко мне поближе. Мы повесили корзины с рыбой на два длинных шеста, чтобы удобно было нести на плечах, и стали подниматься по длинной извилистой тропе между двумя горами.

Снова ступив на сушу, я почувствовала облегчение. Но стоило очутиться в толпе, и меня охватила паника. Это чувство совсем не походило на страх, который испытываешь, когда носишься одна по волнам. На суше я чувствовала себя слабой и беззащитной. Чужачкой, вынужденной приспосабливаться к постоянно меняющимся правилам жизни в каждом новом порту.

А Перл не испытывала двойственных чувств. Не металась между облегчением и паникой, как я. Она терпеть не может сушу. Единственное, что ей нравится на твердой земле, – здесь можно ловить змей. Даже в младенческом возрасте Перл плохо переносила сухопутную жизнь: когда мы по ночам разбивали лагерь на берегу, упорно не желала засыпать. Иногда на земле ее укачивает. Когда останавливаемся в порту, Перл время от времени идет поплавать, чтобы успокоить нервы.

Повсюду торчат пни срубленных деревьев. Землю сплошь покрывает густая трава и кусты. На дороге такое столпотворение, что прохожим не разойтись. Вот старик врезался в двух парней, которые тащат каноэ. Вот женщина подталкивает вперед детей. Одежда у всех грязная и рваная. Когда столько народу живет друг у друга на головах, повсюду царит такая вонь, что с непривычки мутит. В портах редко встретишь детей младше Перл, и Яблоневый сад не исключение. Опять растет младенческая смертность. Люди на улицах поговаривают о том, что, если так и дальше пойдет, скоро мы все вымрем. Обсуждают, как восстановить нормальную жизнь.

Кто-то сбил одну из корзин Перл с шеста. Я выругалась и быстро собрала рыбу с земли. Мы прошли мимо торгового дома и салуна, обогнули рынок под открытым небом. В воздухе стоит запах капусты и свежесобранных фруктов. На окраинах городка теснятся хижины. А мы забирались все выше и выше. Нам нужна палатка Беатрис. Хижины кое-как сколочены из деревянных досок, собраны из кусков металла или камней, сложенных друг на друга, как кирпичи. Во дворе одной из хижин на земле сидел маленький мальчик и чистил рыбу. На шее ошейник, от ошейника тянулся поводок, обвязанный вокруг металлического шеста.

Мальчик посмотрел на меня в ответ. На спине, будто темные цветы, проступали синяки. Тут из хижины показалась женщина и застыла в дверях. Скрестила руки на груди, уставилась на меня. Я отвела взгляд и поспешила дальше.

Палатка Беатрис на южном склоне горы. Из-за нескольких секвой ее не разглядишь. Беатрис рассказывала, что ревностно оберегает свои деревья от воров. Иногда просыпается по ночам от ударов топора и сразу хватается за дробовик. Но недавно Беатрис призналась мне, что у нее осталось всего четыре патрона.

Мы с Перл присели на корточки и сняли шесты с плеч.

– Беатрис! – позвала я.

Сначала никто не ответил. Я уж испугалась, что палатку занял кто-то другой, а что стало с моей подругой, так никогда и не узнаю.

– Беатрис!

Но тут она выглянула из палатки и улыбнулась.

Беатрис по-прежнему заплетает длинные седые волосы в косу, спадающую по спине. Лицо, потемневшее и загрубевшее от жизни под открытым небом, изрезали глубокие морщины.

Беатрис выскочила из палатки и сгребла Перл в объятия.

– Я уж вас заждалась, – произнесла она.

Беатрис переводила взгляд с меня на Перл, отмечая каждую мелкую черточку, каждую подробность. Конечно, она боится, что в один далеко не прекрасный день мы больше не приплывем к ней с рыбой. Точно так же я боюсь, что мы вернемся сюда торговать и найдем в палатке незнакомцев, а Беатрис исчезнет – поминай как звали.