Эти и другие свидетельства показывают, что уже первое появление Эмиля Гилельса на широкой публике стало событием из ряда вон выходящим. Судя по отзывам, передающим общую атмосферу зала, все присутствующие поняли или почувствовали, что перед ними великий пианист. И они не ошиблись: свыше пятидесяти лет будет выходить Гилельс на сцену, и каждый выход станет событием. В последний раз он выйдет на московскую сцену спустя полвека, в январе 1984 г., и вновь сенсационно: шестидесятисемилетний пианист впервые представит публике «Хаммерклавир»! Гилельс был удивительно цельным во всем, и в траектории своего творческого пути тоже: он на вершине пришел и на вершине ушел.

В то же время, поскольку первая и последняя вершины были очень «разновозрастные», он непрерывно, на протяжении всей жизни, проходил огромный путь вверх. Необычайно же громкий резонанс вокруг его имени сразу после конкурса объяснялся тем, что юноша, сам того не зная, невероятно удачно пришелся ко двору советским властителям, работал на их идеологию, и был он в этом совершенно не виноват.

Конкурс 1933 года, помимо своего прямого назначения, выполнял роль ширмы. Нужно было развлекать собственный народ и западную общественность во время готовившихся и уже начинавшихся страшных политических процессов 1930-х гг. Заодно не мешало и развенчать «западный миф о гибели культуры в СССР»: у Запада были основания такой миф создавать, а советские руководители знали, что в области музыкального исполнительства Советскому Союзу есть чем похвалиться на высочайшем международном уровне – российская исполнительская школа выжила несмотря ни на что, и успехи первых советских лауреатов международного конкурса имени Шопена в 1927 и 1932 гг.23 были тому подтверждением. Поэтому для Всесоюзного конкурса готовилось широкое освещение с громким чествованием лауреатов.

Правда, нужно было заранее смириться с тем, что победу, скорее всего, одержат интеллигентные молодые люди, вышедшие из классов ведущих московских или ленинградских профессоров, представлявших дореволюционную школу. И вот тут юный Гилельс, благодаря своему уникальному по мощи таланту одержавший неожиданную и безоговорочную победу, стал столь же неожиданным подарком советскому руководству.

Во-первых, привлекал его возраст – это был почти ребенок, вундеркинд, а политически неискушенного подростка легко было обрабатывать идеологически.

Во-вторых, он происходил не из столиц, а из Одессы. Правда, Одесса никогда не была культурной провинцией, но формально это давало повод утверждать, что музыкантов такого класса в СССР готовят чуть ли не повсюду.

И главное: он был из малоимущей семьи. О бедности многодетной семьи Гилельсов, а также отсутствии в его семейном окружении явных признаков раздражавшей советскую власть интеллигентности назойливо упоминали во всех его советских биографиях. Это действительно редкость: чаще классические музыканты-инструменталисты выходят из среды потомственной интеллигенции, которая в дореволюционный период относилась к обеспеченному слою. За такой подарок власть простила Гилельсу даже «неудобную» национальность.

Музыкально-исполнительский облик Гилельса как нельзя более подходил к понятию «нового советского стиля» в искусстве (определение Г.М. Когана и Г.Г. Нейгауза), поиски содержания которого были так трудны применительно к исполнительству. Ведь Гилельсу вообще были свойственны мужественная энергия, упругий ритм, полнокровное звучание, душевное здоровье; в юности к этому добавлялись также темповые преувеличения, идущие от грандиозных виртуозных возможностей, и некоторая упрощенность художественных решений – следствие возраста, подросткового неумения дифференцированно передавать оттенки чувств.

Можно пофантазировать: что было бы, если бы на месте Гилельса оказался столь же феноменально одаренный юноша, но по природе более утонченный, принадлежащий к «шопеновско-скрябинскому» направлению? Родись Владимир Софроницкий немного позже или, например, Станислав Нейгауз – немного раньше, могли бы они получить такие же лавры? Думается, что победить на конкурсе в случае удачного выступления – могли бы, в жюри работали настоящие музыканты. Но получить такую же поддержку официальной советской печати, такой государственный резонанс – нет. Это было не нужно. А в случае с Гилельсом произошло редкое совпадение индивидуального стиля и требований общества. «Социальной психологии советского мира был в высшей степени дружествен гилельсовский энтузиазм как некая психологическая доминанта артиста-исполнителя, гилельсовский демократизм как потребность в общении с самой широкой аудиторией, как понятность и предсказуемость артистических эмоций», – писал Л.Е. Гаккель24.

Примечательно, что самому пианисту рамки такого стиля стали тесны уже в юности; тем более они не вмещали постоянно расширяющихся художественных возможностей Гилельса на протяжении его более чем пятидесятилетнего творческого пути. Но «клеймо» было поставлено, что впоследствии мучило его всю жизнь. Вот слова самого Гилельса о наиболее распространенных в 1930-е гг. штампах применительно к его искусству: «”Железный ритм”, “каменная кладка”. Я чувствовал, что начинаю от этих слов задыхаться, ибо это было совсем не то, чего я хотел. И вся эта кирпичная кладка и хватка, все эти – в данном случае неуместные образы, заимствованные из производственного цеха, – они и раздражали, и больно ранили меня»25.

В середине тридцатых годов в ряде критических статей стали появляться частично негативные оценки молодого пианиста (формировалась та самая привычка поучать молодого гения, о которой уже говорилось), однако на официальном статусе «идеологически благополучного» музыканта они никак не отразились. Следующий шаг – лауреатство на двух международных конкурсах, в том числе первая премия престижнейшего и труднейшего Брюссельского конкурса в 1938 г., – возвел Гилельса в ранг национального героя. Для него победа была естественным следствием и таланта, и – что было не менее важно – уже сформировавшегося в этом возрасте стремления все, что он делал, делать максимально добросовестно. Его ожидало чествование на границе и награждение орденом. «Это была адекватная благодарственная реакция на “прорыв в мир”; – писал Л.Е. Гаккель. – Гилельс восхитил и растрогал Европу как раз тогда, когда видимое зрелище Советского Союза внушало Западу тревогу и страх»26.

Гилельса «обласкали» после его конкурсных побед еще и потому, что он понравился самому Сталину, – отсюда приглашения на дипломатические мероприятия, правительственные концерты и проч. Особое отношение диктатора к кому-либо выглядит сегодня в нашем восприятии как чудовищное клеймо: вот, вот она – «советскость» Гилельса, его идеологическая твердокаменность! Шостаковича при Сталине травили еще до войны, в 1948 г. шельмовали вместе с Шостаковичем и Прокофьева, других лучших музыкантов эпохи; Г.Г. Нейгауза в 1941 г. арестовали и долго держали на Лубянке – а Гилельса Сталин демонстративно выделял, говорил: «Гилельс – это наше золото»27!

На самом деле мнения Гилельса о Сталине и советской идеологии никто не спрашивал. Надо было – и он ехал по вызову к диктатору в Кремль или еще куда-либо, как ездили и В.В. Софроницкий, и И.С. Козловский, и другие великие советские артисты. Г.Б. Гордон, общавшийся впоследствии с Эмилем Григорьевичем, рассказывал с