28. В этой фигуре Публичности, которую являет собой Спектакль, победу одержала равнозначность. Атом равнозначен атому, атом абсолютно равнозначен, и род предстаёт перед нами лишь как всеобщее и абсолютное торжество равнозначности, как абсолютизм равнозначности.

примечание 1: С другой стороны, абсолютная равнозначность Блума, то есть его равнозначность собственному абстрактному «я», также дарит ему иллюзию тождественности самому себе, чистой субъективности. Именно поэтому для Блума характерна тенденция к такому масштабному релятивизму.

примечание 2: Атомизм и общий раскол Публичности можно рассматривать как сжатие, сужение тех внутренних пространств, о которых шла речь в 19-м и 20-м пунктах: внутри тесного кольца оказывается лишь один индивид, и следовательно, он больше не способен существовать как индивид, как атом. А это, заметим, означает, что все люди становятся радикально чужими друг для друга, и такая чуждость распространяется, приводя к отчуждению Публичности. Поскольку чужак – обычный посторонний человек – определяется исключительно через негативное отношение ко внутреннему, то есть к каждому отдельно взятому внутреннему пространству, то всё чужое равнозначно. Здесь-то и обнаруживается абсолютная равнозначность Блума. И тогда понятно, в какой мере торговая практика была с самого начала взаимосвязана с отчуждением Публичности.

29. Соответственно, вся суть взаимоотношений состоит в том, чтобы выявить своеобразие, создать видимость своеобразия. Однако эта видимость всеобщности как переплетения своеобразных элементов внешне противопоставлена всеобщности, которая по-настоящему отчуждена в абсолютной равнозначности.

«Мана исчезает. Давайте заново изобретём магию»

30. Итак, родовые связи представляют собой некое движение, в процессе которого заведомо абсолютная равнозначность с неизменно нарастающей силой и деспотизмом утверждается во взаимоотношениях как выражение своеобразия или даже простого отличия. В этом и заключается инверсия родовых связей. Ничто так не идёт вразрез с тробрианской выставкой достижений, как современные витрины магазинов или одежда крутой молодёжи.

III. Критическая метафизика

И головоломка общества

Выдала последнюю свою раскладку.

Андре Бретон

31. Два товара априори и по-настоящему равнозначны. И лишь во вторую очередь, на поверхности, они кажутся своеобразными. Товар всегда должен казаться своеобразным, в этом вся его мана. Только тогда он становится желанным, иными словами, заключённая в нём идея обмена как условия равнозначности приобретает публичное выражение и, следовательно, может участвовать в магическом ритуале потребления. Сперва этот ритуал утверждает абсолютную меновую равнозначность товара, а затем абсолютная потребительная равнозначность деспотично и резко обрекает всех Блумов, купивших этот товар, на обеднение. Видимое своеобразие оказывается рыночным, то есть лишённым каких бы то ни было отличий. И нет больше маны.

32. Это своеобразие лишено отличий прежде всего потому, что каждый вид товара производится и потребляется в массовых масштабах, а массы состоят из одинаковых предметов. К тому же мнимые особенности, которые якобы обусловливали различие видов, оказываются абстрактными. Ведь то, что действительно привлекало – и что исчезло в то самое мгновение, когда, казалось бы, наконец удалось получить желаемое, – и есть рыночная мана, сущность, запакованная в консервную банку для индивида без сущности, чистое, обобщённое, абстрактное своеобразие.

33. Впрочем, такая сущность – это, скорее, какое-то активное ничто, и в итоге товар представляет собой чистую форму, пустую скорлупу, безжизненный осколок разбитого и опустошённого сосуда. Основу такой формальной сущности определяет её способность принимать вид беспримесной, непосредственной силы, и своеобразие она примеряет на себя лишь для того, чтобы задействовать ту самую лежащую в её основе чистую, непосредственную силу. Внешнее своеобразие позволяет товару реализовать собственный образ: он кажется чем-то непосредственным, не таящим в себе никакой загадки, тогда как на самом деле он пронизан волшебством. Товар должен быть волшебным, чтобы действительно существовать как товар, и по этой же причине ему нужно скрывать свои магические свойства, ведь он ещё должен выражать чистую непосредственность и чистую самоочевидность. Именно поэтому его можно охарактеризовать как единство профанного и сакрального, причём профанное и сакральное здесь не преодолеваются, а разобщаются. Товар – это вовсе не преодоление профанного и сакрального, хотя они это преодоление и обусловили. Товар – просто содомский союз этих двух элементов, не превосходящий, а скорее смешивающий их, как и положено в мире, где правят клипот[11].

34. Причина, по которой форма и сущность товара выступают не как неразделимые свойства, преодолённые в высшем единстве, а как элементы, попросту доведённые до абстракции через гипостазис формы, заключается в том, что товар – это, по сути, опредмеченное бытие-для-себя, представленное как нечто внешнее по отношению к человеку.

примечание: Также и стоимость – это не «кристаллизованный труд»23, как полагал Маркс, а кристаллизованное бытие-для-себя.

35. Во внешнем бытии-для-себя, в этой опредмеченной Публичности воплощается всё самое желанное, что только существует в эпоху Спектакля, когда раскол Публичности свидетельствует именно об отсутствии бытия-для-себя, об отсутствии Публичности, и в то же время самым недолговечным здесь оказывается как раз это упакованное в целлофан бытие-для-себя, эта мана.

36. А всё потому, что в процессе потребления бытие-для-себя остаётся для потребителя чем-то внешним. И это внешнее положение тотчас же отрицает его как бытие-для-себя, как самонаправленность. Вот почему мана исчезает, а потребитель не способен удовлетворить свои желания.

37. Но тогда товар выступает не просто как внешнее ⁄ опредмеченное бытие-для-себя, а как объектный принцип абсолютно внешнего существования этого бытия-для-себя, а значит, и внешнего по отношению к самому себе характера бытия-для-себя. Таким образом, товар