— Ты лукавишь. Ты не поэтому медлишь. Ты просто не веришь в мою затею.

— Точняк! — сурово воскликнул альфа-самец. — Не верю. Ты собрался построить магазин на десять тысяч квадратных метров, назвать его «Готовься к войне» и продавать там соль, спички и валенки?

— Да.

— На полном серьезе? — Да.

— Это бред.

— Это не бред, — сказал Знаев, раздражаясь. — Это бренд. Это фишка. Это идея, которую можно продвигать с размахом. Вся страна будет покупать у меня соль и спички. Тушенку и телогрейки. Свечи и кирзовые сапоги. Заметь — все товары строго отечественного производителя. Да я в одиночку подниму российскую экономику! Логотип, разумеется, — красная пятиконечная звезда…

Жаров саркастически покивал.

— Допустим, идея красивая. Но вкладывать в красивую идею три лимона — это чересчур.

— Да? — Банкир криво усмехнулся. — Куда же надо вкладывать миллионы, если не в красивые идеи?

— В бензоколонки.

— Или, — ядовито сказал Знаев, — в покупку лодки.

— Или в покупку лодки, — кивнул Жаров. — Если я куплю лодку, меня все поймут. А если я обменяю миллион на красивую идею, меня не поймет никто…

— Ерунда. Тебе нужно решиться, и все.

— Мне нужно время, Серега, — после паузы произнес торговец лампочками. — Чтобы подумать. Дай мне время.

— Видишь, как получается, — улыбнулся банкир. — Пять минут назад ты сказал, что у тебя всегда есть время, а теперь говоришь, что оно тебе — нужно. Ты сказал, что у меня, Знайки, времени никогда нет — а теперь просишь, чтоб я тебе его — дал…

— Ты хороший человек, — грустно сказал Жаров. — Но ты — страшный человек.

— Крайний срок — вечер понедельника. — Банкир вздохнул. — А за Камиллу не переживай. Конечно, я сегодня заеду. Мы обязательно наладим отношения. И не забудь, завтра вечером — ВЕСЕЛЬЕ!

— Я буду, — ответил Жаров. — И Марк будет. Все будут. ВЕСЕЛЬЕ — это святое.

Знаев пожал товарищу руку и почувствовал печаль оттого, что ему пришлось соврать в глаза хорошему человеку.

Он не наладит отношения с бывшей женой. Не помирится. Не потому, что это невозможно. Просто он, банкир Знаев, час назад понял, что ему нужна совсем другая женщина.

Возвратившись в контору, он немедля заперся в кабинете. Хотел позвонить Лихорылову, уточнить время и место ужина, потом выяснить, что сегодня происходило на бирже, далее — принять душ и десять минут отдохнуть, потом прочесть новые, только сегодня доставленные номера «Smart Money», «РБК», «Эксперта» и «Форбс», но вместо этого в некотором смятении медленно стал прохаживаться взад и вперед, мимо стеллажей со справочниками, мимо четырех огромных компьютерных экранов, мимо вмурованного в стену сейфа — так называемого «малого», большой находился в более надежном месте, — мимо всего, чему посвятил жизнь и что сейчас вдруг перестало быть интересным.

Не выдержал, вышел в приемную и с театральной мрачностью попросил секретаршу:

— Вызови мне эту… Которая новенькая. Алису.

Поспешил обратно — испугался, что многоопытная Люба бросит насмешливый понимающий взгляд. Впрочем, Люба продержалась на своем месте рекордные три года, в том числе благодаря полной неспособности к многозначительным понимающим взглядам.

Лихорылов подождет. С ним можно и завтра поговорить. Биржа? Она никогда никого не ждет, но и биржа подождет тоже. Биржа — это балаган. Место, где умные люди пребывают исключительно в качестве зрителей. А «Форбс» подождет особенно.

Рыжая появилась почти бесшумно.

— Слушаю вас.

Он загадал: назовет меня по имени-отчеству — значит, я ей любопытен.

Не назвала. Но Знаев тут же забыл, о чем загадывал.

— Предыдущий наш разговор… — промямлил он, переступая с ноги на ногу. — Я не слишком резко себя вел?

— Нет, — осторожно улыбнулась девушка. — Все в порядке.

Он набрал полную грудь воздуха.

— Послушайте, Алиса… Давайте куда-нибудь сходим. Посидим пять минут. Вы позволите мне вас угостить. Коктейльчиком. Или чем там в наше время угощают красивых девушек.

Она медленно моргнула. Банкир, мучаясь, ждал ответа. Станет кокетничать, торжествующе сверкать глазами — плохо; стало быть, жадная хищница. Испугается — еще хуже; значит, просто дура. Он хотел удивленной улыбки — как самой честной и непосредственной реакции — и, получив ее, ощутил почти мальчишеский восторг.

— Сегодня? — спокойно уточнила она.

— Да. А чего тянуть? Почти шесть вечера. Ваш рабочий день окончен. Прямо сейчас и пойдем.

— Боюсь, прямо сейчас будет не совсем удобно.

— Почему?

Рыжая сделала очень элегантный, почти аристократический жест — подняла ладонь и пошевелила пальцами, показывая, что есть вещи важные, но трудноуловимые.

— Ну… Нас увидят… Меня и вас. Вы начальник, я подчиненная… Работаю тут без году неделя… Это повредит моим отношениям в коллективе.

Знаев поморщился:

— Боитесь сплетен? Не бойтесь. Это моя контора. Всеми слухами и сплетнями здесь управляю я. — Он подумал. — Хотя вы правы… Налево по переулку, возле перекрестка, есть хороший ресторан. Я иногда там обедаю. Встретимся у входа… Скажем, через полчаса. Договорились?

Алиса помедлила и кивнула.

— Можно идти?

Теперь кивнул он, слегка спародировав собеседницу, и оба улыбнулись друг другу вполне по-приятельски. Потом рыжая ушла, на сей раз — медленно, а банкир сказал себе, что она явно удивлена. Пытается сообразить, что может значить мое приглашение.

А оно ничего не значит. Никаких далеко идущих планов. Никакого сексуального подтекста. Просто старому дельцу — сухарю, педанту, трудоголику и трезвеннику — вдруг захотелось провести полчаса в обществе милой молодой женщины.

Двадцать пять минут из упомянутого получаса он расхаживал из угла в угол, поражаясь перемене, произошедшей со временем. Время остановилось. Обычный способ скоротать ожидание заключается в том, чтобы отвлечься, чем-то себя занять; но тут требуются определенные усилия, а сейчас Знаев чувствовал, что не желает прилагать усилий. В конце концов, для того чтобы приложить к себе усилие, уже требуется определенное усилие — получается замкнутый круг, в котором воля пребывает в постоянном напряжении. А разве не должна она отдыхать хоть иногда?

Значит, в обществе рыжей девочки ты решил просто отдохнуть? От чего? От кого? От самого себя? А хоть бы и так. Что же, разве я, Знайка, не заслужил?

К сорока годам понимаешь, что нужно иногда делать себе поблажки.

Ладно, цинично одернул он себя. Многого не жди. Вдруг она после двух мартини начнет набивать себе цену? Или, наоборот, на бедность жаловаться?