– Живой… Живучий. Но это ненадолго. Я же сказала тебе, что будем вместе навсегда. – Потом она дернула и сжала его больную кисть. – Кстати, как наша ручка? Надо меньше пить, жалкое убожество. – Она толкнула его и перевернула на спину. Встала над ним, как надгробное изваяние, в мокрых рваных юбке и блузке, с засохшей кровью у уголка улыбающегося перекошенного рта, и мухи ползали по ее лицу. – Тебе никогда не победить меня, щенок. А теперь давай-ка пойдем к мамочке. Хватит уже шалить. – Она еще пару раз на удивление легко перевернула его ступнями с красным педикюром по земле, и его поврежденная кисть отозвалась адской болью. Потом она зажала его длинные волосы в кулаке и с легкостью потащила по сырой земле, как пластмассовую куклу, в свое логово. Он даже не чувствовал боли. Его просто тащили, а издалека шуршало: «Положу тебя в кроватку… согреешься…»

– Господи! Прошу, позволь мне умереть до того, как она это сделает! – промелькнула в тумане боли и жара мысль, потом он увидел пергаментное лицо и костлявую руку, сжимающую камень.

«Что-то мне не нравится, как ты себя ведешь». – Она размахнулась, ударила его камнем по голове, и все исчезло.

Чира поднялась на второй этаж. Зашла в спальню. Посмотрела на стену, которая должна была стать полотном для ее первой большой и настоящей работы. Сейчас вся жизнь «до» показалась ей фантомом, несуществующей историей, происходящей с другим человеком. Ее заботило совсем другое. «Не так уж много мест, где могут находиться таблетки». Кровать смята и испачкана. Рядом на полу валяется большая картина, лицом вниз. Она подняла полотно и поставила к стене, оказавшись одного с ним роста. Дама средних лет в длинном черном платье смотрела прямо на нее темными недобрыми глазами. Лицо Чире показалось знакомым. Ах да! Те фотографии на комоде внизу. Заглянула в тумбочки, шкафчики в ванной. Ни одного нужного пузырька или коробочки.

Дверь в соседнюю комнату оказалась взломана. Дерево на месте замка раскромсано в щепки, что с учетом найденного в саду парня и валяющегося на полу портрета показалось ей довольно зловещим. Едва переступив порог кабинета, Чира наткнулась на саквояж, рядом с которым валялась коробочка с аспирином, одноразовыми шприцами и ампулами. Чира присела и изучила надписи: глюкоза и витамины. Кажется, то, что надо. Взяла лекарства и спустилась вниз. Помыла молочник, растворила в нем аспирин и снова по капле влила в рот своему подопечному. Прощупала тоненькую ниточку пульса, сняла полотенце, приложила ладонь к горячей голове, взяла недосмотренный альбом и устроилась на диване у него в ногах. Раскрыла книгу, но репродукции голландских натюрмортов мало занимали ее. Она не могла отделаться от мысли: что-то нехорошее произошло в этом доме совсем недавно. И больше всего ее волновал человек, лежащий рядом, Чира часто отрывалась от книги и смотрела на него. Иногда на нее наплывала дрема. Через пару часов – она засекла время на телефоне, который иногда оживал и показывал одну палочку из четырех, но стоило набрать номер, и капризная сеть снова слетала – Чира вновь дала ему аспирин. Наступила полночь, сон брал свое, но портрет в спальне не выходил из головы. Подниматься наверх среди ночи Чира не решилась, одной оставаться в комнате этого ставшего жутковатым дома совсем не хотелось. Не думая о том, понравится ли это хозяйке, если та приедет завтра утром, она притащила из гостевой одеяло и подушку, бросила их на пол рядом с диваном, затворила ставни, двери, включила маленькую лампочку на столике в библиотечном уголке и устроилась рядом с парнем на одеяле. Посмотрела на него снизу и положила одну руку ему на плечо, чтобы было не так страшно. Улыбнулась и закрыла глаза. Вскоре лежать на боку на твердом полу стало неудобно: начала болеть спина. Чира перевернулась на спину и, прислушиваясь к дыханию парня, заснула, но ненадолго. Далеко, на том конце ускользающего сознания, она услышала протяжный стон и, плохо соображая со сна, села. Он стонал, запрокинув голову, эти звуки больше напоминали плач, безысходный и отчаянный. Потом вдруг приподнялся, заметил ее и замолчал.

– Эй, эй, ты чего?! – Чира потянулась и ласково дотронулась рукой до его ноги. Парень дернулся. – Не бойся. Пожалуйста, не бойся меня.

– Слушай, оставь меня. Переметнись на кого-нибудь другого. Я уже превратился в больную, и раз разговариваю с тобой, то на всю голову шизанутую развалину, со мной теперь не порезвишься… Я ужасно хочу в туалет, но даже подняться не могу. Мне все равно, что ты придумаешь, чтобы поиздеваться надо мной. – Делая долгие паузы, он устало выдавливал из себя слова.

– Что ты?! Я хочу тебе помочь. – Чире стало обидно, хоть она и обрадовалась – раз говорит, значит, выздоравливает. – Ты ведь мог умереть. Хочешь витаминов? Я могу сделать укол. – Когда однажды у ее мамы несколько недель держалось повышенное давление, местная медсестра научила ее делать инъекции. – Хочешь укол? – повторила она.

Длинные черные волосы собеседницы, тонкие руки, небольшой рост, тихий шепот, дважды повторенное слово «укол» – все вместе не оставляло сомнений, что перед ним эта мерзкая жаба. «А может, я уже умер, раз разговариваю с ней. Она не могла ожить. Я помню, как похоронил ее. Я умер, и мы встретились».

– Похоже, именно это и случилось, – сказал он вслух. – Тогда мы на равных. Что ж, у нас есть шанс разнообразить половую жизнь. Может быть, займемся этим прямо в могиле? – Он через силу усмехнулся, и занавес опустился снова.

– Ты что говоришь?! – Чира возмущенно бросилась к нему. – Ты меня с кем-то путаешь! Слышишь? – Увидев, что он больше не реагирует на ее слова, она включила свет, чтобы снова уложить его на подушку и, если жар не спал, дать еще лекарства. Диван под ним оказался мокрым. – Господи, ну что же ты такой глупый? Вместо того чтобы сразу сказать, что не можешь терпеть, нес невесть что.

Чира открыла большой комод, нашла там скатерть и постелила на пятно, чтобы его ноги лежали на сухом. Потрогала губами лоб, потный и не такой горячий, как раньше. Спустилась на кухню налить ему воды. Стала поить из молочника. Парень опять медленно открыл глаза, закрыл и открыл снова:

– Ты кто?

Дима, недолго думая, бросил симпатичную девушку Юлю, ради него готовую на все. С ней было слишком скучно. Казалось, даже его талант загибается под ее любовью. Все разговоры только о семье и ребенке. Скучно, как же скучно, никакого вдохновения, ни одного всплеска, кроме вытягивания клещами из него признаний в любви.

«Ты меня правда любишь?» И эти по-собачьи преданные глаза. Ему на самом деле льстило это и было удобно. Бытовой комфорт она ему обеспечила, да и не особенно лезла с ревностью и разборками на тему: «Где ты был?», подарков не просила, и вообще была девушка, приятная во всех отношениях. Но как Юля плакала, узнав об его очередной измене! Пара заученных фраз и обещаний все бы исправили, и она бы, как всегда, его простила. Но сейчас ему этого не нужно, даже хорошо, что так получилось. Он просто собрал вещи и ушел.

Дима, тридцатидвухлетний журналист, познакомился с Адой на фотовыставке. Приехал туда взять пару интервью в один глянцевый журнал. Все считали, что писал он играючи. Слишком небрежно общался с работодателями, ни за кого не цепляясь, работы брал мало, делал ее очень хорошо и за большие деньги. Многие стремились пригласить его в свои издания, звезды хотели, чтобы брал у них интервью именно он, но Дима предпочитал вольные хлеба. Про него даже (коряво и шаблонно, как ему показалось) написали в одном журнале, что у него «врожденное чувство стиля и умение подать любой материал так, чтобы он нравился любой аудитории». У него были какие-то награды, «Золотое перо» и что-то в этом духе. Однако никто не знал, насколько тяжело ему давалось это «чувство стиля», сколько срывов, алкоголя и бесчисленного количества кофе и сигарет скрывалось за каждой статьей. Кажущаяся легкость была плодом тяжкого труда. Но Дима знал, что оно того стоит, и если за что-то брался, то результат превосходил ожидания. Несомненно, у него был талант, но этот талант стоил ему огромных моральных затрат. Дима действительно «одной левой» мог писать стандартные тексты формата «глянец», но он не хотел сидеть в офисе, радоваться зарплате и выслушивать разносы главных редакторов. Еще ему помогали хорошие книги, их он читал запоем и даже завел специальную тетрадку, куда выписывал понравившиеся фразы и метафоры, которые потом использовал в своих текстах. И, конечно, он был очень эмоциональным человеком с отменным чувством стиля, интуитивно всегда понимал, что и как нужно написать, но сделать это ему было непросто. Он не задумывался, что это нормально: за каждой фразой должна стоять работа. Часто упрекал Юлю в том, что она пресная, слишком правильная, давит на него и мешает вдохновению, иногда изменял ей. Но походы налево не давали ему нужного драйва.