По дороге она уснула, привалившись к его плечу; успела только сказать, что теперь ей понятно, как быть дальше, что им необходимо вместе уехать, непременно вместе, как можно скорее; куда – сказать не успела. К морю, подумал Глеб, куда же еще? Сейчас, в блеске раннего утра, он наслаждался дорогой, местами превращавшейся в живописную липовую аллею, и опьяненно вдыхал бьющий в лицо свежий ветер. Машина летела, как по воздуху, почти без шума. Мелькали поселки, деревни; заборы сливались в сплошную линию, перебиваемую яркой полосой придорожной зелени. Он почти растерялся от ясности, от полноты воспоминания, которое маячило на краю его сознания далеким, смазанным образом, всегда вызывая почти физическое страдание. Ему почудилось невозможное, он зажмурился и едва не задел встречную машину. В последний миг он резко вывернул руль, автомобиль сильно тряхнуло, и Лиза проснулась.

– Я, кажется, спала. – Она непонимающе уставилась на него.

– Я тоже, – сказал Глеб. – Если бы не проснулся, то свои сны мы досматривали бы уже на небе.

– Послушай, по-моему, мы слишком быстро едем.

– Нам нужно ехать быстро.

Лиза зевнула и, поежившись от ветра, принялась озирать окрестности.

– Ты не боишься своего отца? – спросил Глеб.

– Нет. По крайней мере, с тех пор, когда он бросил мою маму на последней стадии алкоголизма. Я его очень люблю, но он бросил ее, как поломанную игрушку, и она погибла. Потом он понял, что у него больше не будет детей, и тогда я стала для него… как это говорят?.. а-а, фетиш… да-да, фе-ти-шем… А разве его надо бояться?

– Не знаю.

– Я не должна отчитываться, Глеб. – Ее рука коснулась его плеча. – И меня нельзя заставить жениться… то есть выйти замуж, если я не захочу. Этот парень – идея папы и моей легкомысленности, понимаешь? Ему показалось, что все уже произошло, потому что его банк может купить Манхэттен; от самой такой мысли голова пойдет кругом. На самом деле ничего не произошло. Как будто переспала с дырявым денежным мешком, из которого постоянно падают купюры, и мешку это в кайф. Только и всего.

– Он давал тебе кокаин?

– Нет. Только травку.

– От меня ты ничего не получишь.

– То, что я могу получить от тебя, – сказала Лиза, наматывая на палец цепочку, – от тебя почти не зависит. Это зависит только от меня, потому что я влюбилась. – Она хихикнула, навалилась ему на плечо и поцеловала в ухо. – Разве имеет значение, что ты мог бы мне дать, если бы захотел? Значение имеет только то, что я сама захочу взять. Ам! – Она слегка прикусила ему мочку уха.

– Так рассуждают только очень состоятельные девушки, – ухмыльнулся Глеб. – Или слишком юные. Впрочем, – заметил он с грустью, – юные так больше не рассуждают.

– Все равно. Ничего не хочу знать. Мне нравится твой голос, твое лицо, твой ум, твои руки. Не исчезай, ладно?

– Постараюсь. Если это все еще зависит от меня.

– Может быть, что-то зависит и от меня, родной? Я не могу без тебя.

– Редкая пресыщенность в твоем возрасте.

– Подумаешь, возраст. О какой пресыщенности ты говоришь? Ты думаешь, я могу пресытиться тобой?

– Я думаю, это блажь. Она недолговечна.

Лиза отодвинулась от него и обиженно надулась.

– По-твоему, я – дрянь, готовая вот так просто переспать с первым попавшимся мужчиной, если он ей понравился.

Глеб неопределенно повертел в воздухе рукой:

– Что-то в этом роде. – Он поцеловал палец и провел им по щеке девушки, улыбаясь. – Ну-ну, не дрянь, конечно. Просто капризная девочка, не утратившая интереса к игрушкам.

– Даже если я дрянь, то все равно ты не можешь знать, как действуют мои чувства. – Лиза вынула из сумочки темные очки и надела их, чтобы скрыть навернувшуюся слезу. – А они действуют. Живут и мучают мои нервы. Жалко, что ты не понимаешь этого.

– Не обижайся, – сказал Глеб. – Будем думать, что я пошутил.

– Пошутил. Обозвал меня дрянью и – пошутил. – Она сняла туфли, отодвинула кресло и, томно изогнувшись, положила ноги на панель.

– Позволь заметить, но дрянью ты назвала себя сама – вот только что, с полминуты назад. Неужели забыла?.. – Глеб сокрушенно тряхнул головой. – Ну что ты будешь делать, все одним миром мазаны!

– Кто?

– Да вы. Бабы.

– Вот, я уже баба!

Глеб отпустил руль и поднял руки:

– Сдаюсь.

– И я сдаюсь, – в унисон пропела она. – Баба – даже интересно. В России же все – бабы или мужики, да? – Девушка сняла очки и бросила на него лукавый взгляд. – Видишь, милый, до чего я покладистая.

Когда вдали красной черепицей заблистала вилла Кругеля, Глеб посерьезнел и посоветовал Лизе надеть очки, чтобы скрыть покрасневшие после веселого вечера глаза. Лиза послушно водрузила очки обратно и со вздохом убрала свои загорелые стройные ноги из-под носа Глеба.

– Не волнуйся, – сказала она, – все будет хорошо.

– Я не волнуюсь, – сказал он.

С минуту они молчали.

– Но я не могу так. – С досады она закусила губу. – Мы можем увидеться завтра? Мне здесь ничего не знакомо, кроме «Шантиль», кафе на углу центральной площади. Встретимся там вечером, в пять?

– Хорошо, – сказал Глеб и тихо добавил: – Если ничего не случится.

– Отец зачем-то настаивает, чтобы я срочно уехала за границу, – сказала она. – Можно подумать, будто что-то случилось. Но я никуда не поеду… без тебя, слышишь? Без тебя…

Глеб деликатно промолчал, подумав, что скорость нового поколения, тем более воспитанного за рубежом, ему не только непонятна, но, видимо, уже и недоступна. Во всяком случае, она неоспоримо выше, чем скорость «мерседеса», в котором они стремительно приближались к вершине холма Кругеля.

На нем были белые, немного измятые брюки и черная шелковая сорочка, расстегнутая до золотого креста. Несмотря на некоторый беспорядок в одежде, он выглядел, как всегда, подчеркнуто изящно. Идеально выбрит, в зубах – почти докуренная сигара. Сунув руки в карманы, Феликс стоял в воротах своего белокаменного имения, один, лицом к солнцу, похожий на изваяние. Глаза скрывали непроницаемо темные очки, придававшие чеканному облику Кругеля зловещий оттенок.

Глеб остановил машину в десяти шагах от Феликса, который не пошевелился, не изменил позы. Приняв ключи из рук Глеба, Лиза с вызовом поцеловала его в стиснутые губы и направилась к дому. Возле отца она задержалась.

– С твоим банкиром покончено, папа, – тихо сказала она, коснувшись губами его щеки. Она опустила очки и пристально посмотрела на отца. – Глеб был очень любезен. Ты тоже очень любезен. Надеюсь, ты не причинишь ему беды. Иначе мне будет слишком больно, чтобы жить дальше. Понимаешь?.. Пойду, пожалуй, к себе, отдохну. Ах да, – она нежно погладила его по руке, – твой одеколон, он, как всегда, великолепен. Даже съесть хочется.