У меня на рабочем столе, в Манхэттене, стоит табличка, подарок жены, – на подставке из розового дерева, под цвет мебели в моем кабинете, с гравировкой: “Блаженны между смертных те, чья жизнь не знала зол”. Это цитата из Софокла, на нее я наткнулся лет двадцать назад, когда разбирал мамины книги. Эти строки были аккуратно подчеркнуты карандашом, а на полях маминым почерком написано: “Да!!!” Я когда-то мечтал сделать на руке такую татуировку. Обзванивал лучшие лондонские салоны, приценивался, даже записался на свой день рождения – мне исполнялось восемнадцать, – но в назначенный день струсил. Хоть я и вкладывал в татуировку особый смысл, но понимал, что мама бы огорчилась. Татуировки она считала безвкусицей, признаком скудоумия, и пусть ее уже нет рядом, ее мнения по-прежнему не утратили надо мной власти.

Табличка оказалась самым верным решением. Девять месяцев спустя после нашего знакомства у нас с Элишей случилась близость, и с тех пор у меня вошло в привычку поглаживать татуировку на ее правом плече, простенькую и бессмысленную – крохотный пиковый туз. Она спросила, нравится ли мне. Я понимал, что татуировка эта для нее что-то значит, хоть она и отмахнулась – мол, сделала спьяну, по глупости, – и ответил: это часть тебя, а значит, она прекрасна.

– Да уж, – нахмурилась она, – брось заливать. Вижу, тебе не нравится.

И я ей рассказал про Софокла и про свою несбывшуюся мечту о татуировке. И Элиша ответила:

– По мне, так стоило бы решиться, но раз не сделал – значит, есть на то причины. – И мы заговорили о другом.

А через несколько месяцев я пришел однажды на работу и обнаружил нарядный сверток у себя в портфеле (хоть убей, не пойму, как ей удалось подобрать код к замку). Табличку сделали на заказ в салоне подарков недалеко от нашего дома. Вот такими сюрпризами радовала меня Элиша, радует и сейчас, после трех лет брака, – просто так, без повода, ничего не ожидая взамен. Теперь каждое утро я смотрю на табличку, и все вокруг обретает смысл. Это напоминание о моей нынешней жизни, спокойной и размеренной. Я смотрю на нее, когда сажусь по утрам за письменный стол, и вечером, когда собираюсь домой, полный решимости стать хоть немного лучше. Если “блаженны между смертных те, чья жизнь не знала зол”, то я надеюсь стать блаженнейшим из смертных.

Я неплохо устроился в жизни, и это само по себе достижение. И все же мне хочется большего. Сам понимаешь, я не о деньгах – мне повезло, у меня квартира в Ист-Виллидж, а бабушка с дедом завещали мне такое состояние, что я не беспокоюсь о завтрашнем дне, как большинство людей. Спору нет, в этом отношении я счастливчик. Фирма, где я работаю, “Вайянт, Стэк и Киньяр”, щедро мне платит, да и работа отвечает моей потребности заполнять жизнь мелкими делами: я внушаю клиентам, что самое важное для меня – помочь им выгодно вложить средства, и в ВСК меня ценят, по ошибке принимая мою неутомимость за преданность делу. Разумеется, работа в финансовой сфере не дает мне раскрыться полностью, но я нашел отдушину – волонтерство. Два вечера в неделю я бесплатно преподаю бухучет при общественном центре в Куинсе, и там я встречал людей с прошлым пострашнее моего. Еще я бесплатно готовлю взрослых к школьному экзамену по математике, и мне радостно видеть, как люди, на которых все давно махнули рукой, постигают азы алгебры. В ближайшие годы я намерен сократить нагрузку в ВСК и больше времени посвящать преподаванию. Все слагаемые счастливой жизни у меня имеются, и день ото дня я стараюсь собрать из них хотя бы подобие счастья. Это и значит “хотеть большего”. Есть такой термин, “отрицательный мир”, это когда достигнуто очень мало ценой больших потерь. Я стремлюсь вернуть ту цельность, которую в детстве принимал как должное.

Нельзя жить без планов на будущее. Я мечтаю однажды летом поехать с Элишей в Массачусетс, на побережье, и провести весь август в тихом домике с видом на океан, посвятив это время ей, нераздельно. Никаких воспоминаний о том, другом августе, никаких параллелей между нашей семьей и родительской, никаких грустных дат, которые необходимо перетерпеть стиснув зубы. Только мы вдвоем, под солнцем, без забот. Когда она станет просматривать на пляже местную газету, я спрошу: “Эй, Лиш, есть сегодня в кино что-нибудь интересное? Хорошо бы комедию, самую дурацкую. Поищешь?” Она заглянет в афишу, присмотрит какую-нибудь дрянь. “Семнадцатого, в полседьмого, – скажет она, – это ведь сегодня?” А я и не вспомню, что сегодня за день.

Но пока что выбраться из города больше чем на полдня для меня мечта, не более, бодрящий ритм Нью-Йорка держит меня на плаву. Этот город для меня опора, вроде костыля. С тех пор как я перевелся в здешний филиал, я и отпуск не брал ни разу. Моя нога не ступала на пляж с тех пор, как мне стукнуло девять, – мама тогда возила меня в Брайтон к своим друзьям. Помню, я начерпал полные башмаки гальки и попросил маму посадить меня на плечи. “Кто я, по-твоему, – возмутилась она, – шерпа?” Еще не скоро я смогу видеть загородные пейзажи без дрожи в сердце. Водительских прав у меня до сих пор нет, а пассажиром ездить я тоже не хочу, в такси меня можно усадить разве что в стельку пьяного (Элиша говорит, что однажды весной мы возвращались домой на такси со свадьбы друзей и все деликатесы из морского ресторана очутились на сиденье). Я не могу уснуть без снотворного – меня, наверное, можно считать наркоманом. Сказать, что мой ежевечерний ритуал – не повод для беспокойства, было бы неправдой. Жена, разумеется, недовольна: “Милый, я тебе не предлагаю завязать. Я предлагаю вместо двух пить одну, как положено”. Но я боюсь, что стоит снизить дозу, как на меня обрушатся звуки, – не хватало слышать их сутки напролет. И если врач отказывается выписать мне рецепт, я ищу другого, который выпишет. Сегодня я еду к врачу электричкой в Уэстчестер, отдаленный пригород. Возможно, это знак, что не так уж и хорошо я справляюсь с трудностями.

С тех пор как я стал взрослым, на психотерапевтов я насмотрелся больше, чем на облака, и каждый был по-своему, неповторимо бесполезен, и в итоге вера моя в психотерапию изрядно пошатнулась. Однако с недавних пор я хожу в группу поддержки для переживших горе, в полуподвале церкви на Десятой улице. Группу мне посоветовал один врач, взамен снотворного. Я заглянул туда однажды под вечер из любопытства – и был поражен, сразу почувствовав себя как дома. Ведет группу Деннис Альма, бывший полицейский психолог. Манерой держаться – прямодушием и теплотой – он напоминает моих любимых учителей, а молчание умеет заполнить трогательной историей, под стать опытному психиатру (истории из его жизни помогли мне лучше осознать свою с точки зрения вины и невиновности: Деннис, когда ему было пять лет, случайно застрелил родную сестру). Раз в две недели, по четвергам, я сижу на собраниях молча, как истукан, и он не вытягивает из меня признаний. Деннис не устает повторять, что наше настоящее не продолжение прошлого, а начало будущего. Понимаю, это всего лишь красивая фраза, а не рецепт от трудностей, но если на то пошло, то и строчка из Софокла – из той же оперы. Я уже почти готов признать правоту Денниса.

С Элишей мы познакомились месяцев через восемь после моего переезда в Нью-Йорк – самого важного моего шага навстречу душевному спокойствию. Она училась на моих бухгалтерских курсах, когда я только начал преподавать, и первые два занятия пропустила. Помню, как она пришла на третье, таща за собой тяжелый металлический чемодан на колесах и не зная, куда его пристроить в пустом зале.