— Остановись, Паша, — взмолился Шаланда. Он и раньше знал, что Пафнутьева лучше не трогать, что заводится тот быстро и остановить бывает трудно. — Перебросились невинными словечками — и ладно. Возвращаемся к делу.

— Всегда готов! — даже в этом своем подчеркнутом согласии Пафнутьев сумел втиснуть прощальный укус.

— Ладно, Паша, ладно... Как убили Маргариту? — спросил Шаланда, задав случайный вопрос, чтобы только подальше уйти от щекотливого перебреха с Пафнутьевым.

— Она покончила самоубийством.

— Это точно?!

— Да. Худолей нашел в шкафу кучу упаковок. А наш анатом эти же таблетки нашел у нее в желудке. Она заснула и не проснулась. Точно так же, как и ее муж.

— Но для самоубийства нужны причины!

— Есть такие причины, — устало проговорил Пафнутьев.

— Мне можно о них знать? — оскорбленно произнес Шаланда.

— Можно, — с обидным равнодушием произнес Пафнутьев, который вдруг почувствовал пресыщенность этим делом — такое с ним бывало. Наступал момент, когда он не хотел знать новых подробностей, ему вполне доставало того, что он уже знал. А новые сведения только подтверждали прежние и продолжали без умолку рассказывать, вываливать, смаковать все новые гадости о людях, в жизнь которых он вошел так глубоко, как ни один из их родственников, друзей, знакомых. — Можно, — с тяжким вздохом повторил Пафнутьев. — Убит муж, в доме еще два убийства, потом еще одно... По коридорам ходят чужие люди, просвета никакого... Добавь ежедневное виски... Порнуха по видику... Я хорошо представляю себе ее состояние... Я понимаю Маргариту.

— В том смысле, что одобряешь ее решение?!

— Можно и так сказать. Вохмянина права... Та уже скользила вниз. Она предположила, что Маргарита будет следующей... Вохмянина... Молодая, красивая, румяная, полная жизни, любви! У нее, Жора, столько любви!

— И это ты знаешь?!

— Догадываюсь. Только сейчас дошло — Вохмянина меня готовила.

— К чему готовила? Глаз на тебя положила? — спросил Шаланда, не скрывая ревнивых ноток в голосе.

— Она готовила меня к смерти Маргариты. Вохмяниной нужна была ее смерть. Зачем-то ей нужно было, чтобы Маргарита исчезла. Худолей узнал, что она носила ей порнушные кассеты, следила за тем, чтобы в спальне всегда было виски. И много разных таблеток. Худолей предупреждал о том, что цифры слишком зыбкие, — бормотал в полузабытьи Пафнутьев.

— Кто был постоянно рядом с Маргаритой в последние дни? — спросил Шаланда, и Пафнутьев не мог не отметить — хороший вопрос.

— Худолей говорит, что у нее торчал Вьюев... Ее давнишний поклонник... Она кинула его когда-то... А недавно его кинул Объячев.

— Надо бы раскрутить этого Вьюева!

— Худолей говорит...

— Паша! — вскричал Шаланда. — Остановись! Не добивай меня этим Худолеем, прошу! Признаю, полез грязными лапами в твою трепетную душу, переступил границу, произнес нечто о красавице Свете... Проехали! Больше не буду!

— Света? — переспросил Пафнутьев. — Мне кажется, она здесь ни при чем. У нее не было возможности...

— О боже — Шаланда, как на оперной сцене, схватился руками за голову и зашагал по кабинету.

— В первый же день, — медленно проговорил Пафнутьев, восстанавливая в памяти подробности происшедших событий, — в первый же день, когда труп Объячева еще лежал в доме, Андрей задержал Вьюева при попытке сбежать. При нем был чемодан с документами. Я отдал их на экспертизу. Там были не только его документы. Договоры, расписки, протоколы намерений, подписанные Объячевым. Похоже, он выгреб все, что мог, из его сейфа.

— Другими словами, его злодейство не удалось?

— Да, — подтвердил Пафнутьев. — Злодейство не удалось.

— Что же получается... Маргариту он добил?

— Или не спас, когда мог спасти.

— Оставление человека в беспомощном состоянии — тоже статья. И достаточно серьезная. До пяти лет.

— Неужели Вьюев? — задумчиво проговорил Пафнутьев. — У него были основания... Эти два человека, Объячев и его жена, испортили Вьюеву немало лет... Он мог озвереть.

В кармане Пафнутьева запищал телефон. Он подождал, пока раздастся еще один сигнал, еще один, потом вынул коробочку.

Звонил Андрей.

— Павел Николаевич? Чрезвычайное происшествие.

— Как, они продолжаются?

— Только начинаются.

— Еще один труп?

— Не так круто, Павел Николаевич. Сбежал Скурыгин. Его в доме нет.

— Может, забился в свой подвал?

— Попытку туда проникнуть сделал, но Худолей это предвидел. И тогда тот сбежал.

— Скурыгин исчез, — пояснил Пафнутьев Шаланде. — А оперативники?

— В нарды играли.

— В нарды играли, — повторил Пафнутьев уже для Шаланды. — Кто победил?

— Старшина Безякин.

— Надо старшину Безякина отметить в приказе — абсолютный чемпион объячевского дома по нардам, — сказал Пафнутьев. — Или ценный подарок ко дню милиции, а?

— Ладно, Паша, ладно. Что-нибудь придумаем. Отметим. Обещаю. В безвестности не останется.

— А Вьюев? — спросил Пафнутьев по телефону.

— На месте.

— Береги его.

— Я всех берегу. Немного их осталось... Четверо. Два мужика, две бабы. И на них — четыре трупа. Густовато получается, Павел Николаевич.

— У меня такое чувство, что это еще не предел.

— Я попросту запру каждого в отдельной комнате. И Свету тоже, — добавил Андрей.

— Главное — береги Свету, — подтвердил Пафнутьев.

— Почему именно ее?

— Личная просьба, — суровым голосом сказал Пафнутьев.

— Понял, — коротко ответил Андрей.

— Не знаю, что ты понял, но это уже неважно. О главном мы договорились, да?

— И это понял.

— Будь здоров, — и Пафнутьев отключил телефон. — Что-то все ко мне с этой Светой пристают, а, Шаланда? То ты, теперь вот Андрей выделяет ее из всех прочих... Что происходит?

— Если уж говорить прямо, — начал Шаланда, опасаясь сорваться на неосторожное слово, — то первым ее начал выделять... ты, Паша.

— Да? — удивился Пафнутьев. — Но ведь она того стоит!

— А разве кто в этом сомневается?

— Главное, чтобы ты, Жора, не сомневался. — Пафнутьев хотел добавить еще что-то язвительное, но его остановил писк телефона в кармане. Телефоны действительно стали звенеть чаще, нежели в предыдущие дни, — верный признак того, что дело близилось к развязке. — Слушаю! — заорал в трубку Пафнутьев. — Начальство на проводе.

— Худолей беспокоит, — смиренный голос сразу вернул Пафнутьева из куражливых высот на землю. — Я могу говорить?