Я прохожусь ножом по конечной стойке последний раз, углубляя сделанную за эти три дня выемку. Со всей силы ударяю по стойке плечом, ломая слабое дерево надвое. И продолжаю спуск, уставившись на стоящих впереди меня людей — винтерианцев, пьющих воду из глиняных ковшей. Одна за другой трещат и ломаются правые опоры.

На мгновение все замирают. Затем, осознав, что происходит, солдаты Спринга кричат, и стойки рушатся вниз. Винтерианцы, раскрыв рты, наблюдают за падающей конструкцией. Солдаты Спринга бросаются к ней, словно могут чем-то помочь, словно могут остановить. Я не могу перестать ухмыляться.

«Надеюсь, ты почувствуешь, как они умирают, Ангра, — думаю я, и мои ноздри гневно раздуваются. — Надеюсь, ты почувствуешь, как ломаются их тела».

— Ты!

В хаосе обрушивающихся лесов, в облаке поднявшейся пыли на меня смотрит солдат. Его лицо перекошено лютой яростью, рука указывает на меня.

— Ты сделала это! — ревет он.

Откуда он знает? Может, видел, как я ударила стойку плечом и мою ухмылку? Я всего лишь подтверждаю его подозрения улыбкой до ушей и поднятым чудо-ножичком. Мне уже все равно. Я показала винтерианцам, что борьба со Спрингом возможна. И мне даже не нужно оглядываться, чтобы посмотреть, какие эмоции переполняют их: удивление, облегчение или страх.

Я смогла бы закрыть глаза на то, что меня ждет, и принять уготованную мне судьбу, каким бы смертоносным ливнем она ни пролилась… если бы не прорезавший воздух внезапный крик:

— Не трогай ее!

Маленький мальчик. Тот, которого чуть не наказали, когда он предложил мне воды. С тех пор он постоянно извиняется передо мной взглядом, но в его больших голубых глазах светятся также любопытство и решительность. Каждый раз, когда он смотрит на меня, его пальцы сжимаются на ковше с водой. И каждый день он дергается в мою сторону, желая помочь мне, но останавливается, поддаваясь страху. Но сегодня он отбрасывает страхи и кидает ковш на землю, разбивая его на мелкие осколки. Он бежит через двор ко мне, мимо толпы винтерианцев, застывших с открытыми ртами и глазеющих на оседающую груду дерева, камней и пыли.

Все взгляды прикованы к нему:

— Не трогай ее! Я хочу, чтобы она жила! Не делайте нам больно! Перестаньте делать нам больно!

Его голос пронзает меня — он острее ножа в моей руке, смертоноснее только что обрушившихся лесов. Я хватаюсь за сердце. Его убьют. Из-за меня. Солдат разворачивается, когда мальчик останавливается перед ним. Круглое личико ребенка раскраснелось от злости, руки сжаты в кулачки, глаза яростно горят. Он скалится на солдата, словно одним своим видом способен препятствовать нападению.

Солдат тянет руку к плети. Это происходят прямо на моих глазах, и я в ужасе кричу:

— Нет!

Слово никого не останавливает. Я начинаю понимать, что сейчас натворила. Ведь я могла убить своих людей! И теперь из-за меня пострадает ребенок.

— Винтерианский недоносок, — шипит солдат, сдергивая плеть с крючка на поясе.

Одно движение, и раскрученная плеть опускается на мальчика, срывая плоть с хрупкого тела. Ребенок валится на колени.

— Нет! — кричу я снова, бросаясь вперед, но холодные руки оттаскивают меня, а ножик выскакивает из ладони и падает в пыль.

Я вырываюсь, но винтерианцы не отпускают меня, сверля непреклонными взглядами.

— Ты сделаешь только хуже, — тихо говорит один.

Мальчик кричит, и единственный звук, прерывающий этот крик — щелканье плети.

— Я не могу просто стоять и смотреть на это, — огрызаюсь я. — Не могу бездействовать.

Я не жалею о том, что обрушила строительные леса. Но я никогда не прощу себе, если позволю хотя бы одному винтерианцу страдать. На глаза наворачиваются слезы, и все размывается. Я наконец вырываюсь и кидаюсь к мальчику. Его спина превратилась в кровавое месиво, а сам он сжался клубком на земле. Я опускаюсь перед ним на колени и тянусь к беловолосой голове. Я вцепляюсь в него, как должна была вцепиться в винтерианца, который потерял равновесие из-за тяжелого камня и которого словно магнитом притянула к себе земля.

Щелкает плеть, но на этот раз я ловлю ее кожаный хвост, крепко стискиваю в ладони и резко дергаю на себя, вырывая из руки солдата У того округляются глаза. Он зовет на помощь ближайших солдат, разрывающихся между желанием спасти своих товарищей и прекратить панику. Я поворачиваюсь к ребенку, так и не выпустив из руки плети.

— С тобой все будет хорошо… — начинаю я, но вижу его спину.

Кровь течет из рваных ран на боках, ребра выпирают. Он не шевелится, не плачет. Я снова глажу его волосы.

— Мне так жаль, — шепчу я, прижавшись лбом к его спутанным волосам.

Он корчится, сдвигая голову, — искра жизни в моих ладонях.

— Я все исправлю. Я тебя спасу.

Это все ужасно, неправильно. И я не могу этого изменить, не могу остановить. Я сама это сделала с ним. Все тело холодеет, и легкие будто леденеют. Мне кажется, я выдыхаю морозом. Мои руки на голове мальчика коченеют. Как дивно холодно! Каждая клеточка моего тела заиндевела, подобно покрытым инеем деревьям зимой. Я умираю? Меня довел до грани ужас содеянного? То же самое я ощущала, когда умер Генерал. Такую же безграничную прохладу, то же ледяное оцепенение.

Солдаты рассеивают снежную пучину моей паники, хватая меня грубыми пальцами, поднимая на ноги, отрывая от мальчика и отбирая плеть. Я вырываюсь из их рук, брыкаюсь и отбиваюсь, желая вернуться к ребенку.

Мальчик смотрит на меня сквозь пальцы, его глаза полны слез, но ему стало легче. Я смотрю на него, не понимая, правда ли это происходит на самом деле. Мой взгляд скользит с лица ребенка на его спину, которая должна быть кровавым месивом, но… Его разодранная рубаха обнажает чистую белую кожу, блестящую в лучах жаркого солнца, без единого шрама или пореза, без единой царапины. Его словно никогда в жизни не пороли. Удерживающие меня солдаты тоже это замечают.

В этот миг все винтерианцы выдыхают. Мальчик исцелен. Приятный холод овевает меня, и мне хочется вечно нежиться в нем, позволяя ледяным снежинкам покрыть мое тело и унести меня с порывом ветра в мирное и безопасное место. Но, кажется, никто рядом со мной не чувствует внезапной прохлады. Не мираж ли это? Солдаты выходят из ступора быстрее меня. Их ладони стискивают мои руки, пальцы скользят по окровавленной коже в том месте, где предплечья коснулась плеть. Они тащат меня в сторону через толпу винтерианцев, не сводящих с меня потрясенных глаз.

«Она обрушила леса. Она исцелила мальчика».

Один винтерианец выходит вперед. Он из тех, кто смотрел на меня с ненавистью и подозрением. На его расслабленном лице появляется такая искренняя, такая ясная улыбка, что удивительно, как весь Эйбрил не рассыпается на части. Он вскидывает руки вверх, запрокидывает голову и кричит. Его ликующий возглас шоковой волной прокатывается по остальным, выдергивая их из потрясенного оцепенения. Винтерианцы разражаются громкими криками, выплескивая возбуждение, нараставшее с той самой секунды, как разломалась первая стойка.