Но увы! Наш добрый священник напрасно рассчитывал на лучшее будущее. Америка и Англия остались глухи и равнодушны: между державами Европы не началось конкуренции из-за приобретения ванны Друга народа. Приходилось смириться и расстаться со своими иллюзиями. Это было страшное разочарование; мало-помалу предложения вовсе иссякли, и вокруг неоцененного сокровища грозило навеки воцариться молчание. Кюре из Сарзо видел, как одно за другим обращаются в дым здания его собора, его обширных богаделен, его великолепных школ, и очень рисковал не получить никаких выгод от обладания сокровищем, так долго скрытым в домике священника и лишь благодаря счастливой случайности снова появившимся на свет.

Вернувшись из своего дивного путешествия в страну грез и узрев действительность, добрый священник согласился, наконец, принять предложения музея Гревен. Сумма была все же довольно значительной, и цены, уплаченной за ванну, хватило на то, чтобы отстроить школу для девочек в городке Сарзо. Действительно, администраторы музея, которые ни за что не согласились бы заплатить ремесленнику или торговцу редкостями 3 тысячи франков за эту историческую вещь, не колеблясь, решились отдать эту сумму в руки почтенного священника, так как заранее знали, что она пойдет на дела милосердия. Таким образом, они сделали доброе дело и одновременно выгодное приобретение.

Ванна эта сделана из меди; она темного, почти черного цвета; формой своей похожа на сапог и вообще такова, какой изображена на гравюрах того времени и какой описал ее ученый Кузен. В глубине ванны приделан своего рода медный табурет, благодаря чему в ней можно было сидеть и работать. Под этой скамейкой помещалось приспособление для нагревания воды. Можно сказать, что время наложило свою печать на эту бронзовую утварь. Очень вероятно, что с 13 июля 1793 года ванна Марата не испытывала прикосновения воды. В ней, должно быть, еще и теперь сохранились пятна крови трибуна. Во всяком случае, в ней ясно видны горизонтальные полосы — след от лекарств, в которые входила серная кислота; их добавляли в ванну члена Конвента, страдавшего, как уже говорилось, кожной болезнью.

Вот почему настоящая ванна Марата в качестве главного аксессуара фигурирует в довольно верно воспроизведенной[238] сцене, изображающей в музее Гревен смерть Друга народа.

Когда Друг народа умер и апофеоз, о котором мы расскажем, закончился, дом на улице Кордельеров опустел. Через месяц после того, как разыгралась драма, Симона Эврар, «вдова Марата», обратилась к Конвенту с маленькой речью, в которой она просила для себя «только могилы». Впрочем, как мы видели, у нее не было никакого официального права называться вдовой Марата, прибавим также, что она в качестве таковой никогда не получала никакой пенсии от государства. Она пережила на тридцать один год любимого ей человека; Альбертина Марат не покидала ее; впрочем, вся семья трибуна обращалась с ней как с родственницей, и газета «Гора» опубликовала в августе 1793 года следующее странное удостоверение:

Какого бы мнения ни придерживались мы относительно нелегального положения Симоны Эврар, какое бы отвращение ни внушало нам все, касающееся Марата, есть одно, чем мы должны безгранично восхищаться — это тот культ, которым окружали его память две женщины, жившие с ним: его любовница и его сестра.

Энтузиазм во Франции, — вещь чрезвычайно кратковременная: через два года после смерти Друга народа о нем вспоминали лишь для того, чтобы проклинать его память. Симона Эврар и Альбертина Марат, объединенные своими чувствами и воспоминаниями, вместе ютились в тесной и бедной квартирке на улице Сен-Жак. Они присутствовали безмолвными и взволнованными свидетельницами при падении Директории, при эпопее Империи, при Реставрации… Всегда они вспоминали «его» и со вздохом говорили друг другу: «Если бы он был здесь».

Как они жили? В дни, последовавшие за смертью Марата, вся Франция — искренно или притворно — до такой степени была потрясена горем, что граждане предлагали добровольно выплачивать пенсию его вдове. Доктор Кабанес ознакомился с неизданным документом, в котором гражданин Арну, директор военного госпиталя в Монпелье, назначает вдове Марата «ежегодную ренту в 50 ливров». Получила ли Симона Эврар другие подобные предложения? Этого я не знаю; но достоверно то, что ей удалось спасти при крушении маленькую ренту от государства, 560 ливров, на которые она и жила. Альбертина Марат исполняла самые тонкие ювелирные работы и зарабатывала этим свой хлеб.

Симона умерла от последствий падения в 1824 году, в доме 33 на улице Барильери; ей было всего шестьдесят лет. Альбертина Марат, жившая с ней с 1793 года, осталась одна в бедной квартирке, которую они сообща снимали: она жила еще там в 1835 году. Иногда она принимала у себя, некоторых выдающихся людей, мыслителей, историков и философов, которым интересно было услыхать из ее уст повествование о событиях революционной эпохи. Альфонс Эскирос, Эмиль де ля Бедольер, полковник Морен, Эме Мартин составляли кружок старой женщины, все еще гордой именем, которое она носила. Трое этих последних — ярые коллекционеры — с нетерпением дожидались минуты, когда они смогут поделить между собой пожитки той, кого нужда каждый день заставляла расставаться с тем или иным обломком состояния, с фамильными вещами, дорогими по воспоминаниям; она вынуждена была продавать их[239]. В эту свою квартиру на улице Барильери она пригласила Распайля, которому желала передать различные реликвии Марата, считая, вероятно, молодого революционера достойным принять наследие свирепого демагога 1793 года.