Я тебя люблю, Эрик Слоун. Ты и твой брат стали мне сыновьями, которых у меня никогда не было. Будь я твоей матерью, я бы тобой гордилась.

Нора.

Руби снова свернула письмо в маленький треугольник — он хорошо помещался в бумажник.

— Прекрасное письмо. Я понимаю, почему ты носишь его с собой.

— Оно меня спасло. В буквальном смысле. Это потребовало усилий, и немалых, но в конце концов я простил мать, а когда это случилось, мое сердце перестало болеть.

— Не понимаю, как ты мог ее простить. То, что она сделала…

— Она всего лишь человек.

— А сейчас?

Эрик вздохнул:

— Да, сейчас мне труднее. Я узнал цену времени. Мне хочется увидеть ее хотя бы на мгновение, чтобы сказать, как я ее люблю. И услышать… — его голос дрогнул и перешел на шепот, — услышать что она любит меня.

Руби коснулась его щеки. Эрик улыбнулся и накрыл ее руку своей.

— Руби, прости свою мать.

— Я боюсь.

Руби редко позволяла себе произнести эти слова вслух. Эрик вздохнул:

— Господи, неужели ты не понимаешь, как коротка жизнь? Мы еле-еле плетемся, наивно полагая, что времени у нас сколько угодно, что мы все успеем сделать, сказать… но это не так. Однажды солнечным днем в среду ты отправляешься на ежегодный медосмотр, чувствуя себя прекрасно, и вдруг узнаешь, что твои дни сочтены. Игра окончена.

Руби внимательно посмотрела на Эрика:

— Скажи, как ты прощаешь человека?

Он слабо улыбнулся:

— Я просто… отпускаю его.

— Если я кого-то отпущу… то боюсь упасть.

— В этом нет ничего плохого. — Эрик послал ей воздушный поцелуй. — Руби, я тебя люблю, не забывай.

— Не забуду, — пообещала она.

Домой Руби вернулась за полночь. Она тихо прокралась мимо закрытой двери в комнату матери и стала подниматься по лестнице. Забралась в постель, достала блокнот, ручку и стала писать.

Один из моих лучших друзей умирает. Сегодня я стояла возле его кровати и разговаривала с ним так, как будто все идет нормально, я не могла вздохнуть.

До этого дня я не виделась с ним больше десяти лет и почти его не вспоминала.

Почти…

Я забыла этого мальчика — теперь взрослого мужчину, — с которым мы все детство шли рука об руку. Я сохранила медаль Святого Кристофера, которую он подарил мне на мой тринадцатый день рождения, но самого мальчика я потеряла.

Возможно, он этого не замечал или ему было все равно. В конце концов, как это часто бывает с друзьями детства, наши пути разошлись, но теперь я вижу в подобном порядке вещей нечто грустное. Я ушла слишком легко, не задумываясь, что и кого оставляю позади. А теперь не могу думать ни о чем другом. Я рассталась с жизнерадостным, смешливым черноволосым парнишкой, а встретилась с мужчиной. Он настолько исхудал, что до него страшно дотронуться. Кажется, сквозь его тонкую, словно пергамент, кожу просвечивают кости. И этот умирающий человек отнесся ко мне так радушно, будто я никуда не уходила. Я спрашиваю себя: догадывается ли он, как мне больно смотреть в его поблекшие глаза и видеть в них отражение моей собственной пустоты ? Моей несостоятельности ?

Мне хочется собрать воедино кусочки своего сердца, положить на колени и должным образом изучить. Может, тогда я обнаружу изъян, по вине которого забываю тех, кого люблю.

Как же я устала от одиночества! Много лет я все бегу куда-то, бегу изо всех сил, и мне уже не хватает дыхания. Но вот я здесь и вижу, что в результате никуда не прибежала.

Мне нужна моя мать. Страшно, правда ? Если бы я могла, то отправилась бы к ней прямо сейчас, обнят бы ее и сказала: «Эрик умирает. Я не представляю, как мы будем жить без него».

Интересно, каково это — позволить ей утешать меня. Когда я закрываю глаза, мне удается представить такую картину, но когда открываю, то вижу только закрытые двери, разделяющие нас. И ноющая боль в груди становится все сильнее. Только теперь я поняла, что она означает, хотя живу с ней много лет. Это самая обыкновенная тоска. Я тоскую по маме.

Следующее утро ознаменовало собой начало прекрасного июньского дня — одного из тех, что убеждают завзятых горожан покупать землю на островах Сан-Хуан.

Руби проснулась поздно. Неудивительно — почти всю ночь она проворочалась без сна. Она, конечно, знала, что им с Норой придется обсудить признание отца, но надеялась что разговор удастся отложить.

Она отбросила одеяло и, пошатываясь, встала с кровати. Душ помог ей почувствовать себя более или менее прилично, и она долго не выходила из ванной. Выходить не хотелось: по крайней мере пока она мылась, у нее была какая-то цель.

Наконец Руби встала на махровый коврик, слушая, как вода журчит и булькает в старых трубах. Зеркало в ванной запотело. Руби стерла рукой влагу и уставилась на собственное размытое отражение.

Она переживала один из тех редких моментов, когда человек на какую-то долю секунды видит себя чужими глазами. Волосы слишком короткие и вдобавок неровно подстрижены, как будто та глупая девица из салона красоты, со жвачкой во рту и лиловыми волосами, стригла ее вместо обычных ножниц зубчатыми. С какой стати Руби взбрело в голову выкраситься в черный цвет? Ни дать ни взять Эльвира, повелительница тьмы. По контрасту с черными волосами ее кожа отливала мертвенной бледностью. Неудивительно, что ни один нормальный парень ею не заинтересовался. Лаура Палмер из «Твин Пике» и та выглядела лучше, даже когда море выбросило на берег ее труп.

Руби вдруг осознала, что нарочно пыталась сделать себя непривлекательной. Это открытие ее просто ошеломило. Толстый слой туши, черная подводка для глаз, стрижка, цвет волос — все это камуфляж.

Она взяла косметичку и выбросила в металлическое мусорное ведро. «Долой макияж в стиле „героиновый шик“ и одежду в стиле беженца!» Черт возьми, она даже перестанет красить волосы и посмотрит, каковы они в натуральном виде. Насколько Руби помнила, в последний раз они были заурядного, но довольно милого каштанового цвета.

Приняв решение, она почувствовала себя немного лучше. Прошла в спальню, надела джинсы и изумрудно-зеленую футболку с треугольным вырезом и поспешила вниз.

Нора стояла у разделочного стола, опираясь на костыли. Булькала кофеварка. Услышав шаги, она обернулась и с изумлением взглянула на дочь.

— Ты настоящая… красавица. — Спохватившись, она покраснела. — Извини, мне не следовало удивляться.

— Все нормально. Догадываюсь, что в боевой раскраске я выглядела куда хуже.

— Ну, про тот макияж я и говорить не хочу.