– Ну нет, Ромашка, – вмешался брат. – Будь точна, раз это твоя специальность. Там был «Возвращённый рай».

– Не важно, «Потерянный рай» я пробежала в переводе. Разницы никакой.

– А Шекспир?

– Нет уж! Я прочла, что сказал о нём Вольтер, и этого с меня достаточно. Да, ведь мы ещё не кончили Кальдерона. Пусть английская поэзия подождёт. Я лучше займусь Локком и теорией простых идей.

Вскоре Феликс, так же как некогда маркиз, обнаружил, что учить Маргариту означало подвергаться непрерывному перекрёстному допросу. Её жажда знаний была беспредельна.

– Придётся мне освежить свою риторику, – сказал он однажды вечером Рене, когда тот, вернувшись домой, застал их за занятиями. – Мадемуазель Маргарита только что уличила меня в постыдном невежестве: она привела цитату из Аристотеля, а я не могу сказать, откуда эта цитата, и лежу поверженный в прах.

– Я же предупреждал вас, что она всегда расставляет ловушки, – сказал Рене и наклонился поцеловать сестру. – И ведь ты это делаешь потому что у тебя скверный характер. Не правда ли, радость моя?

Она положила руки брату на плечи и посмотрела ему в лицо.

– А если и так, то это не причина, чтобы у тебя был такой усталый вид. Что случилось?

– Ничего. – Рене сел и провёл рукой по волосам. – Я только что встретил Леру, – добавил он, обращаясь к Феликсу. – Он остановил меня на улице и спросил, вернулись ли вы.

– Я виделся с ним в августе.

– Да, он сказал мне.

– А он сказал вам…

– Это вышло случайно. Он полагал, что я знаю, раз вы гостили у нас. Но, конечно, никаких подробностей он мне не сообщил.

Маргарита переводила взгляд с одного на другого.

– Значит, что-то случилось. Это секрет?

– Совсем нет, – весело ответил Феликс, – только незачем докучать вам этим. Ваш чрезвычайно мягкосердечный брат р-расстроился, услышав, что состояние моего здоровья оставляет желать лучшего. Я сам во всём виноват – подорвал его в Апеннинах.

– Это то самое? – помолчав, спросил Рене.

– Да, опять. В то утро, когда мы встретились на набережной, я как раз шёл от Леру. Мне не хотелось вас огорчать.

– И нет никакой надежды?

– Они говорят, что нет. Но я ещё не собираюсь умирать, а между приступами у меня будет много времени. Пока что был только один. Это вполне терпимо. Вот увидите, мадемуазель Маргарита успеет ещё не раз уличить меня во всевозможных ошибках… даже в погрешностях против испанской грамматики.

При последних словах он взглянул на Рене, но тот не заметил вызова.

– Так я пойду переоденусь к обеду, – угрюмо сказал Рене и вышел из комнаты.

Маргарита посмотрела на Феликса. Во взгляде её была боль.

– И вы тоже…

Услышав её прервавшийся шёпот, он повернулся к ней с лучезарной улыбкой.

– Ах, мадемуазель, мир так демократичен! Даже камеру смертника приходится делить с другими.

Она порывисто схватила Феликса за руку. Он нежно прикоснулся кончиками пальцев к её волосам.

Бедная девочка, – сказал он. – Бедная девочка!

В Новый год Рене и Маргарита дали свой первый званый обед. Единственной дамой была хозяйка дома, принимавшая гостей, лёжа на кушетке. Глаза Маргариты сияли, голову украшал зелёный венок, она была в белом платье, выбранном Феликсом, по рисунку Рене, для этого вечера.

– Не хочу, чтоб у нас в доме появлялись женщины, – сказала Маргарита Маршану, который пришёл первым. – Не выношу женщин: я не знаю ни одной, которая не была бы назойливой и мелочной.

– А скольких вы знаете? – спросил доктор с улыбкой в тёмных, глубоко посаженных глазах.

– Не так уж много, это правда, но ведь знакомых мужчин у меня тоже мало, и всё же среди них найдётся несколько неспособных… неспособных на мелкие гадости, которые делают самые милые женщины. Ладно уж, доктор, ну признайтесь, что я права. Вы качаете головой только из упрямства. Я ещё не встречала человека, который бы так любил перечить.

Между Маргаритой и Маршаном уже завязалась дружба, выражавшаяся главным образом в яростных спорах, доставлявших обоим огромное удовольствие. Не было такой темы – исключая совершенства Рене, – которая не вызывала бы у них бурных разногласий.

– Я вам завидую, – отвечал Маршан. – Мне, правда, приходилось знавать людей – и мужчин и женщин, – которые удержались бы от убийства и кражи, если бы у них не было на то слишком сильного искушения, – а большего от человека нельзя и требовать. Если вы начнёте придираться к пустякам, нам останется только повеситься.

– Но ведь пустяки-то и важны! Я могу простить человека, которого толкнули на убийство или грабёж нужда или даже просто пьянство, но сплетника или…

– Ах, пощадите, мадемуазель! – раздалось за её спиной. – Не лишайте меня остатков самоуважения. Я ведь закоренелый сплетник, но до убийства обычно не дохожу. Разве только, как мягко выразился Маршан, если искушение бывает слишком сильно.

Они не слышали, как Феликс подошёл к ним своей бесшумной походкой. Маргарита, смеясь, протянула ему руку.

– Тот, кто подслушивает, ничего хорошего о себе не услышит.

Феликс поцеловал Маргарите руку, принёс новогодние поздравления и сказал несколько комплиментов. Когда он отошёл от сиявшей хозяйки, лицо Маршана уже приняло обычное выражение.

– Ещё подарок! – воскликнула девушка, беря свёрток, который положил около неё Феликс. – Но вы же обещали не делать мне больше подарков!

– В Новый год все обещания нарушаются! – беспечно отвечал он, угрюмо наблюдая, как она развязывает свёрток.

Кто бы мог заподозрить, что она способна на такую жестокость? Бросить в лицо старику, своему гостю, его мучительную и постыдную тайну!.. А Рене? Кто дал ему право рассказывать Маргарите секреты Маршана?

Внезапно лицо его прояснилось. Какая нелепая мысль пришла ему в голову! Ей, конечно, никто ничего не говорил, – это доказывают её слова. Если б только Маргарита знала, она, конечно, не коснулась бы этой темы. Она задела больное место в полном неведении. Как он мог подумать, что Рене проболтался? На Рене можно положиться.

Восторженный возглас Маргариты прервал его размышления:

– Какая прелесть! И как вы догадались выбрать душистый майоран? Рене, наверное, сказал вам, что это мои любимые цветы. Посмотрите-ка, доктор!

Белая шаль, очень тонкая и мягкая, была расшита по краям цветами душистого майорана. Когда Маргарита развернула блестящие складки, оттуда выскользнула карточка. Она подняла её и пробежала написанное на ней четверостишие. Потом перечла его ещё раз, растерянно хмурясь.

– Это ведь по-английски? Какое странное написание слов! Должно быть. это старинные стихи? Нет, дайте я попробую прочитать сама.