– Со времени вашего детства, сир, – прибавила графиня де Беарн, – в каждом сердце хранится воспоминание о вашей необыкновенной красоте. Кроме того, – продолжала она, – это был бы удобный случай для господина канцлера проявить хитрость и сдержанное красноречие, чтобы эти людишки были раздавлены правдой, достоинством, авторитетом.

– Я должен дождаться преступления со стороны Парламента, – сказал Людовик XV, – а уж тогда посмотрим.

– Чего еще ждать, сир? Что может быть ужаснее того, что сделано?

– Что же сделано? Рассказывайте.

– А вы не знаете?

– Парламент слегка подразнил герцога д'Эгийона, это не смертельно… Хотя дорогой герцог – один из моих друзей, – прибавил король, взглянув на графиню Дю Барри. – Итак, Парламент подразнил герцога – я положил конец их злобным выпадам, отменив приговор вчера или третьего дня, не помню точно. Вот мы и квиты.

– А знаете, сир, – живо проговорила Дю Барри, – графиня только что нам сообщила, что нынче утром эти господа в черных мантиях дождались удобного случая.

– Что такое? – нахмурившись, спросил король.

– Расскажите, графиня! Король позволяет, – сказала фаворитка.

– Сир! Господа советники решили больше не проводить судебных заседаний Парламента до тех пор, пока вы, ваше величество, не признаете их правыми.

– Неужели? – молвил король. – А вы не ошибаетесь, графиня? Ведь это было бы неповиновение, а мой Парламент не осмелится восстать, я надеюсь…

– Сир, уверяю вас, что…

– Полно, графиня, это, верно, слухи.

– Выслушайте меня, ваше величество.

– Говорите, графиня.

– Так вот, мой прокурор вернул мне сегодня мое дело… Он больше не защищает, потому что теперь никто больше не судит.

– Уверяю вас, что это только слухи. Они пытаются меня запугать.

При этих словах король взволнованно заходил по комнате.

– Сир! Может быть, ваше величество скорее поверит герцогу де Ришелье? Так вот, в моем присутствии герцогу де Ришелье вернули, как и мне, все бумаги, и герцог удалился в ярости.

– Кто-то скребется в дверь, – заметил король, желая переменить тему.

– Это Замор, сир. Вошел Замор.

– Хозяйка! Письмо!

– Вы позволите, сир? – спросила графиня. – О Господи! – вдруг вскрикнула она.

– Что такое?

– Это от господина канцлера, сир. Зная, что ваше величество собирался ко мне с визитом, господин де Монеу просит меня испросить для него аудиенцию.

– Что там могло случиться?

– Просите господина канцлера! – приказала Дю Барри.

Графиня де Беарн встала и хотела откланяться.

– Вы не мешаете, графиня, – сказал ей король. – Здравствуйте, господин де Монеу! Что нового?

– Сир! – с поклоном отвечал канцлер. – Парламент вам раньше мешал: теперь нет больше Парламента.

– Как так? Они, что же, все умерли? Наелись мышьяку?

– Боже сохрани!.. Нет, сир, они здравствуют. Но они больше не желает заседать и подали в отставку. Я только что их принимал.

– Советников?

– Нет, сир, отставки.

– Я же вам говорила, сир, что это серьезно, – вполголоса заметила графиня.

– Очень серьезно! – в нетерпении отвечал король. – Ну и что же вы сделали, господин канцлер?

– Я пришел за указаниями вашего величества.

– Давайте всех их вышлем. Монеу.

– Сир, в изгнании они тоже не станут проводить судебные заседания.

– Давайте прикажем им заседать!.. Неужели не существует более ни предписаний, ни королевских указов?..

– Сир, на этот раз вам придется проявить свою власть.

– Да, вы правы.

– Мужайтесь! – шепнула де Беарн графине Дю Барри.

– И поступить, как хозяин, после того, как вы слишком часто вели себя, как отец! – вскричала графиня.

– Канцлер! – медленно проговорил король. – Я знаю только одно средство. Оно сильное, но действенное. Я собираюсь занять Королевское кресло в Парламенте. Надо хоть раз как следует напугать этих господ.

– Сир! – вскрикнул канцлер. – Прекрасно сказано! Либо они подчинятся, либо пойдут на разрыв!

– Графиня! – обратился король к старой сутяге. – Если ваше дело еще и не слушалось, то, как видите, в том не моя вина.

– Сир! Вы – величайший в мире король!

– Да! Да!.. – эхом отозвались графиня, Шон и канцлер.

– Однако мир так не думает, – пробормотал король.

Итак, состоялось знаменитое «Королевское кресло» с соответствующим случаю церемониалом, которого требовали, с одной стороны, тщеславие короля, с другой – интриги, подталкивавшие государя к государственному перевороту.

Королевский дворец был оцеплен войсками. Огромное количество лучников в коротких юбочках, солдат охраны и полицейских агентов должны были защищать господина канцлера. А он, словно генерал в день решающего сражения, должен был явиться для участия в этом предприятии.

Господин канцлер был непопулярен. Он сам это знал, и если тщеславие мешало ему понять губительность для него этого шага, то люди, лучше осведомленные о сложившемся общественном мнении, могли бы без всякого преувеличения предсказать ему позор или, по крайней мере, шиканье.

Такой же прием был оказан и герцогу д'Эгийону, которого инстинктивно отвергала толпа отчасти после парламентских дебатов. Король притворялся спокойным. Однако он был встревожен. Но видно было, как ему нравится его великолепный королевский наряд; он полагал, что ничто не может так защитить, как величие.

Он мог бы прибавить: «И любовь подданных». Но эти слова ему часто повторяли в Меце во время его болезни, и он решил, что если скажет так, то его обвинят в плагиате.

Для ее высочества это зрелище было внове, и она в глубине души, может быть, желала его увидеть. Однако, когда наступило утро, она с грустным видом отправилась на церемонию и не меняла во все ее продолжение выражения лица, и это способствовало тому, что о ней сложилось благоприятное мнение.

Графиня Дю Барри была отважная дама. Она верила в свою судьбу, потому что была молода и хороша собой. И потом, разве о ней не все уже было сказано? Что нового можно было прибавить? Казалось, она сияла, освещенная отблеском величия своего возлюбленного – короля.

Герцог д'Эгийон отважно вышагивал среди шедших впереди короля пэров. Его благородное, выразительное лицо не выдавало ни малейшего огорчения или неудовольствия. В то же время он и не задирал нос, чувствуя себя победителем. При виде того, как он шел, никто не догадался бы о том, какую битву затеяли из-за него король и Парламент.