Еще один метод основан на том, как мы себя ведем. Сколько мы готовы заплатить за меры безопасности, например, за велосипедный шлем или антиблокировочную тормозную систему? Если у нас есть возможность поддать газу, пусть и с повышенным риском для жизни, на сколько мы прибавим скорость? В 1987 году, когда правительство США разрешило штатам поднять скоростную планку с 55 до 65 миль в час, многие штаты воспользовались этой возможностью, и водители экономили время, двигаясь в среднем на две мили в час быстрее. Но уровень смертности вырос примерно на треть. Получается, люди сэкономили примерно по 125 тысяч часов за каждую потерянную жизнь. Исходя из средней заработной платы, баланс между экономией времени и повышенным риском смертельных случаев показал, что чиновники, принимающие решения, оценивают человеческую жизнь примерно в полтора миллиона долларов[381]. В наши дни Великобритания рассматривает вопрос об увеличении максимального скоростного лимита на автомагистралях с 70 до 80 миль в час. Эти перемены приведут к увеличению количества смертей и тем самым прояснят вопрос о том, во сколько регулирующие органы оценивают человеческую жизнь.

Все эти исследования не свободны от внутренних противоречий и предвзятости. И весьма спорно, что их можно использовать для расчета ценности конкретной жизни: все это лишь обобщения. Должны ли мы принять, что жизнь неизлечимо больного пожилого человека так же ценна, как жизнь здорового малыша? Нужна ли для оценки стоимости жизни консультация медицинского эксперта, и как он обоснует свои выводы – исходя из качества жизни или вероятности смерти?[382] Не существует идеальной методологии, но за долгие годы исследователи достигли единодушия в том, что полтора миллиона – это очень мало. Профессор университета Вандербильта Кип Вискузи и другие видные экономисты уговорили чиновников повысить номинальное значение.

С 2011 года Агентство по охране окружающей среды установило ценность человеческой жизни в 9,1 миллиона долларов, Управление по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов – в 7,9 миллиона, а Министерство транспорта – примерно в 6 миллионов[383]. Есть среди этих цифр ответ на наш вопрос?

Между тем он сложнее, чем кажется. Даже если предположить, что человеческая жизнь сегодня стоит от семи до девяти миллионов, сколько будет стоить будущая жизнь? Если политический курс ставит под угрозу будущие поколения, какую ставку нам использовать для оценки этих жизней? От трех до пяти процентов, как предлагают некоторые экономисты? Семипроцентную ставку Административно-бюджетного управления? Или крошечную долю процента?

Как мы видели на примере дискуссии о дисконтных ставках и глобальном потеплении, эти цифры кому-то могут показаться произвольными. Они дают совершенно разные результаты. Если человеческая жизнь стоит восемь миллионов долларов, то сколько нам следует заплатить сегодня, чтобы предотвратить событие, которое приведет к гибели десяти миллиардов людей через пятьсот лет? Если использовать ставку в семь процентов, то это число отвратительно мало: 162 доллара 63 цента. Если использовать низкую ставку, оно будет настолько большим, что все его нули не поместятся на этой странице.

* * *

Важнейшие системные решения – касающиеся экономики, рабочих мест, здравоохранения, обороны, охраны окружающей среды и международных отношений – требуют, чтобы над ними долго думали умные люди, стратеги. Понадобятся годы, чтобы изобрести индикаторы счастья, здоровья, безопасности и благополучия, которые заменят ВВП, и, возможно, еще больше времени, чтобы понять, что нужно сделать, чтобы спасти нашу планету. Мы, возможно, никогда не выясним, сколько стоит будущая человеческая жизнь в цифровом выражении. Но если достаточно долго искать ответы на главные жизненные вопросы, в конце концов мы приблизимся к разгадке.

Долгосрочные вопросы нужно решать в два приема – способом, который, как мы уже видели, отлично помогает в случае быстрых решений. Во-первых, нужно оценить, сколько времени понадобится для конкретного решения. Для глобальных вопросов это могут быть 10 или 20 лет. Возможно, для начала стоит провести публичные дебаты исключительно по поводу сроков и способов решения этих вопросов, допустим, в рамках большого избирательного цикла.

Во-вторых, нужно собрать группу специалистов и убедить их изучать вопрос на протяжении всего этого периода, с оговоркой, что ответ понадобится нам только в конце срока. Используя эту схему, правительства могли бы запустить ряд долгосрочных исследовательских программ для решения наиболее важных системных проблем человечества[384]. Чтобы избежать застоя, можно дополнить программы серией злободневных вопросов[385]. Но так или иначе, ожидать решения нужно лишь в самый последний момент.

* * *

Вспомним знаменитые строки Дугласа Адамса: «Ответ на Самый Главный Вопрос Жизни, Вселенной и Вообще… 42». Хотелось бы найти столь же точный ответ и для наших вопросов: на сколько в точности миллисекунд нужно отложить реакцию в теннисе или в высокочастотном трейдинге, сколько должно длиться первое свидание, какова идеальная пауза между проступком и извинением?

Но мудрость не в том, чтобы дать окончательный ответ. Куда важнее задать правильный вопрос. Все затруднения с этим ответом в книге «Автостопом по галактике» происходят оттого, что никто не может вспомнить вопрос.

Вот правильный вопрос: «Сколько нам ждать?»

Задавая этот вопрос снова и снова в контексте различных решений, мы начинаем видеть алгоритм успеха, не зависящий от временных рамок. Элементы правильного решения в пределах миллисекунд («увидеть – подготовиться – ударить» в бейсболе) повторяются на уровне секунд (наблюдение – ориентирование – решение – действие у летчика-истребителя) и так далее – в масштабе минут, месяцев, лет. Какой бы интервал мы ни взяли, ключевой фактор успеха – искусное владение отсрочкой.

Это сходство предполагает, что некоторые аспекты принятия решений универсальны, более того, составляют самую суть человеческого. Быстрая реакция заложена в нашей «программе». Современное общество, нажимая нужные кнопки, соблазняет нас мгновенно реагировать на все виды информации и на любые запросы к системе. Однако во многих случаях стоит поспорить и с биологией, и с технологиями. По мнению психолога Роберта Дж. Стернберга, «сущность интеллекта, предположительно, в том, чтобы знать, когда нужно думать и действовать быстро, а когда – медленно».[386]

Наиболее проницательные авторы исследований о принятии решений косвенно говорят об отсрочке, когда описывают, как человек справляется с неопределенностью будущего. В предисловии к знаменитой книге Роберты Вольштеттер о внезапном нападении японцев на Перл-Харбор Томас Шеллинг писал: «Планируя что-либо, мы склонны путать незнакомое с невероятным. Случайность которую мы никогда не рассматривали всерьез, выглядит странно. То, что выглядит странно, полагают невозможным, невозможное же не рассматривают всерьез»[387].

Эти нерассмотренные случайные обстоятельства Дональд Рамсфелд, бывший министр обороны, называл «неизвестными неизвестными». Экономист Фрэнк Найт[388] окрестил их неисчисляемой «неопределенностью» (в противоположность риску, который можно измерить), а Нассим Талеб[389] – «черными лебедями». Немецкий военный теоретик Карл фон Клаузевиц писал о неизбежности удивления. В терминологии Чарльза Перроу это звучит как непредвиденные «нормальные аварии». И Сократ имел в виду то же, говоря: «Я не знаю и не думаю, что знаю».[390]