жила, мальчишки собирались кучками и шептались. Особенно выделялись те, кто мог рассказать что-нибудь об ужасах ночного допроса в околотке. Ну, а тех, кто присутствовал на берегу моря, остальные и вовсе слушали с открытыми ртами. Они собирали вокруг себя толпы мальчишек и под огромным секретом рассказывали им:

— А синьор Буратино — отчаянный малый, ух, не хотел бы я быть его врагом, убьёт — даже не поморщится.

— Так не убил же, Бланко-то жив, — замечал кто-нибудь из слушателей.

— Может, и не убил, — соглашались рассказчики, — но хотел, это точно. Может, он первый раз убивал, а у него ещё навыка нет, ударчик ещё не отработан, а характер уже есть. Решил убить — начинает убивать, и никто его не остановит.

— А банда у него какая! — восхищался другой свидетель. — Смотреть страшно — головорезы величиной со шкаф.

— Я это тоже отметил, когда они крутили ухи дружку Бланко. Даже сам синьор Буратино их отогнать не мог.

— А морды у них — ужас, а сами под два метра. Где их синьор Буратино только нашёл?

— А что вы его «синьор» да «синьор» называете? — удивлялись слушатели.

— Так он всем велел себя так называть, а кто не назовёт — тому кранты, — сказал первый свидетель.

— Ага, — соглашался второй, — вон Бланко его синьором не назвал, и что вышло — математикой по башке до крови, еле выжил.

— Хорошо, что мы больше этого зверя не увидим, — дрожали от страха мальчишки, — теперь, как на него уголовное дело завели, из гимназии его отчислят.

— И слава Богу, а то жутко с ним в одном классе сидеть. Кто его знает, что в его деревянную голову взбредёт?

— А вдруг он мстить будет? — высказал предположение один из учеников. — За то, что вы на него показания в полиции давали.

— Кто давал? Кто давал? — накинулся на него один из свидетелей чуть ли не с кулаками. — Ты что такое говоришь, дурак? По уху хочешь? Я — могила. Полицейские из меня ничего не вытянули. Я всё врал.

— И я всё врал, — говорил второй, бледнея.

— А я вообще сказал, что Бланко сам на книжку налетел, — заявил третий.

И в это мгновение дверь гимназии открылась, и на пороге появился Он. Спокоен, немного ленив и даже вальяжен, и по-прежнему носат. Обведя всех учащихся вовсе незлым взглядом, он спокойно поздоровался:

— Привет, ребята.

— Здорова, — не подумав, ляпнул кто-то и тут же осёкся.

— Здравствуйте, синьор Буратино, — быстро сориентировался другой, и все тут подхватили: «Здравствуйте, синьор Буратино».

Под их красноречивыми взглядами Пиноккио прошёл в свой класс и достал из мешка книгу, которую все присутствующие в классе узнали. Ощущая на себе взгляды, полные самых разных эмоций, Пиноккио спросил:

— А что вы так на меня смотрите? Или у нас первый урок не математика?

— Математика-математика, синьор Буратино, — недружно загалдели одноклассники, а некоторые зашептались, — у него всё схвачено, и полиция тоже.

— Это точно, хоть весь класс перережет, его всё равно отпустят, — так же шёпотом отвечали другие.

И тут прозвонил звонок, и мальчишки разбежались по своим местам. В класс вошёл учитель и первым делом взглянул на Буратино:

— Вас, я вижу, отпустили? На каком основании?

— Ввиду отсутствия состава преступления, — встал и ответил Пиноккио.

— Вот как? — удивился учитель. — Впрочем, это не моё дело.

И урок начался. После уроков Буратино побежал домой. Ему не терпелось рассказать всю эту историю Говорящему Сверчку. И тот с удовольствием выслушал всю эту историю. А потом после некоторого раздумья сказал:

— Хорошо.

— Что хорошо? — уточнил Буратино.

— Хорошо, что всё обошлось — это, во-первых, а во-вторых, хорошо, что это всё случилось. Теперь ты приобрёл репутацию, а она дорогого стоит.

— Я тоже так думаю, — согласился Пиноккио, — теперь меня будут уважать, и никто не будет называть меня носатым.

— Причём здесь «носатый», дело не в этом. Дело в том, что твоё слово теперь будет иметь вес. Слухи об этом происшествии распространятся по городу. И ты станешь значительной фигурой на подростковом, конечно, уровне. И самое главное — ты установил контакт с полицией. И, в довершение ко всему этому, ты обзавёлся коллективом.

— А ещё у меня есть друг, которому я могу доверять, — добавил Буратино.

— С доверием я бы не спешил. Доверие — дело тонкое.

— Почему?

— Потому что никому и никогда нельзя доверять на все сто, — нравоучительно сказал Говорящий Сверчок.

— Но ведь Рокко Чеснок…

— Помолчи и послушай сначала. Вот ты говоришь, Рокко Чеснок такой-сякой-хороший, а ведь, по сути, ты его ещё не знаешь. Сколько вы с ним знакомы?

— Ну, немного. Но из того, что я узнал о нём, мне ясно — он парень что надо, в беде не бросит. И, наверное, не продаст.

— Вот именно, «наверное».

— Но ведь он мне помогал, когда я оказался в беде.

— А чего ему это стоило?

— Ну и чего же? — спросил Буратино.

— Да ничего. В том-то и дело. Ну, не поспал он одну ночь, зато сколько полезного узнал о тебе.

— Чего же он такого узнал?

— Он узнал, что у тебя есть деньги, он узнал, где ты их хранишь. Не сомневаюсь, что он видел товар. Если этот парень теперь пораскинет мозгами, может и догадаться, откуда у тебя всё это.

— Да, — растерянно произнёс Пиноккио, — я об этом не подумал.

— Первый признак молодости — отсутствие привычки думать. Раздумье — прерогатива стариков, — со вздохом сказал Говорящий Сверчок.

— И что же теперь делать? Думать?

— Думать уже поздно.

— Мне кажется, — сказал Буратино, — Рокко на меня не донесёт.

— Конечно, не донесёт. Судя по всему, не такой уж он и дурак. Голову даю на отсечение, что он у тебя даже не своровал ничего. Но тем-то он и опасен, что не дурак. Он о тебе теперь очень много знает, а информация, дружок, великая сила. Ничто не стоит так дешево и может обойтись нам так дорого, как информация.

— Вы меня пугаете, синьор Говорящий Сверчок. Что же мне делать? Неужели надо порвать с ним отношения?