Макс поднял глаза на ее лицо. Девице на вид было лет восемнадцать.

— Нет, спасибо, — ответил Макс, возвращаясь к работе. — Если не возражаешь, я хотел бы получить налом.

— О’кей, — сказала она. — Но ты даже не представляешь, что теряешь.

Когда девица ушла, Макс тяжело вздохнул и попытался изгнать из головы соблазнительный образ ее писки. Вскоре должен был появиться его любимый клиент, и Макс трепетал от предвкушения интересной беседы. Этот парень был знатоком, а орнамент, который создал на его коже Макс, был настоящим шедевром. Но на просьбу художника сфотографировать свою работу клиент ответил отказом. Спорить с ним Макс не стал. И по-видимому, был прав, учитывая рост и мускулатуру парня. В то же время размеры клиента открывали для художника большое поле деятельности. Чем больше поверхность кожи, тем лучше. Макс получил в свое распоряжение холст, превосходящий размерами все те, на которых ему когда-либо приходилось творить прежде.

На то, чтобы закончить работу, ушли месяцы. Боль, которую испытывал клиент, была, вероятно, непереносимой. Большие участки кожи припухли и воспалились. И тем не менее он регулярно раз в неделю появлялся у Макса и настаивал на том, чтобы Макс, закрыв студию, работал с ним несколько часов подряд. Этот клиент по-настоящему ценил искусство Макса. Для того чтобы успешно удовлетворить его запросы, требовались подлинные научные изыскания и тщательная подготовка. Во время работы Макс разговаривал с клиентом о благородстве своего искусства, рассказывал о том времени, когда был бледным, болезненным, но талантливым ребенком, и о том, что никто не обращал на него внимания. Макс поведал ему, как в двенадцать лет он, используя простую иглу и тушь, создал свою первую татуировку. На себе. Он рассказал о том, как впервые прочитал о «моко» — искусстве татуировки новозеландского племени маори. Маори могли находиться часами в состоянии, похожем на транс, пока племенной татуировщик, именуемый тохунг, постукивал по игле деревянным молоточком. Тохунг одновременно выступал и в роли племенного врачевателя. Макс видел в тохунгах вершину искусства татуировки. Эти кудесники были не только художниками, но и скульпторами. Они не ограничивались тем, что раскрашивали кожу; они меняли ее форму, делая свои творения трехмерными. На кожном покрове появлялись складки и выпуклости. Каждое «моко» было уникальным и предназначалось единственному носителю.

Точно в десять в студии прозвенел звонок. Макс прошел к двери, распахнул ее и увидел перед собой громадную темную фигуру. Фигура, нависая над Максом, вначале полностью заполнила дверной проем, а затем проскользнула в студию.

— Очень рад новой встрече, — сказал Макс. — Работа с вами была для меня большой честью… Чем могу вам помочь сейчас?

21.30, среда 14 апреля. Жилой квартал, Гамбург

Хенк Германн охотно откликнулся на предложение Анны немного выпить после работы, но в его взгляде можно было уловить некоторую подозрительность.

— Не беспокойся, — сказала Анна, — я тебя не изнасилую. Но оставь машину у Президиума.

Хенк смутился еще больше, когда Анна взяла такси и попросила шофера доставить их в Киц, к пабу «Белая мышь». Заведение обычно кишело посетителями, но был вечер рабочего дня, и они без труда нашли свободный столик. Анна заказала себе бурбон с «Джинджер эль» и, подняв глаза на Хенка, спросила:

— Пиво?

— Нет, я, пожалуй… — поднял обе руки Германн.

— Водка-мартини и пиво, — решительно произнесла Анна.

Германн не выдержал и рассмеялся. Сидящая напротив него изящная миловидная девушка могла быть кем угодно, но только не полицейским. У нее были большие черные глаза, глубину которых подчеркивали чересчур темные тени, а полные в форме сердца губы пылали ярко-красной помадой. Короткие черные волосы лоснились от геля и стояли чуть ли не пиками. Вся внешность Анны — бросающееся в глаза лицо в сочетании с шикарным ансамблем панков (футболкой, джинсами и громадной кожаной косухой) — казалась специально сконструированной для того, чтобы придать ей вид весьма крутой девицы. Если это действительно так задумано, то из затеи ничего не вышло. Все элементы в комбинации только подчеркивали ее женственность. Но до Хенка уже дошли слухи о ее «крутизне». Крутизне не внешней, а реальной.

Анна, ожидая прибытия напитков, старалась поддерживать хоть какую-то беседу, спрашивая Хенка Германна о том, что он думает о Комиссии по расследованию убийств, чем его прежняя работа отличается от сегодняшней, и задавая другие столь же необязательные вопросы.

— Тебе этого не следовало делать, — сказал Хенк, после того как официант принес заказ.

— Что ты имеешь в виду? — вскинув брови и придав своему лицу невинное выражение, спросила Анна.

— Я знаю, что ты меня отторгаешь… нет, это, пожалуй слишком сильно сказано… Я знаю, что ты не полностью одобряешь решение герра Фабеля пригласить меня в свою команду.

— Чушь, — сказала Анна, вылезла из кожаной куртки и повесила ее на спинку стула. Когда она снимала куртку, из-под футболки выскользнула нашейная цепочка. Анна откинулась на спинку стула и вернула цепочку на место. — Он — босс и знает, что делает. Если он говорит, что ты годишься для работы, то, значит, так оно и есть. И этого мне вполне достаточно.

— Но это тебя не очень радует.

Анна вздохнула, глотнула бурбон и сказала:

— Прости, Хенк. Я, конечно, понимаю, что не стелила перед тобой ковровую дорожку. Это всего лишь… Это говорит лишь о том, что мне трудно смириться со смертью Пауля. Насколько я понимаю, Фабель тебе все рассказал.

Хенк в ответ лишь молча кивнул.

— Я знаю, что нам нужен человек на его место. Но не для того, чтоб занять его место. Ты понимаешь, что я хочу сказать?

— Понимаю. Очень хорошо понимаю, — ответил Хенк. — Но и ты, если быть до конца честным, должна меня понять. Это не моя проблема. Это уже история, к которой я не принадлежу. Ты должна осознать, что я пришел в команду, чтобы делать все в меру своих способностей. Я не был знаком с Паулем Линдерманом и в том расследовании не участвовал.

Анна снова отпила из бокала и, выждав, когда жидкость окажется в желудке, сказала:

— Нет. Ты не прав. Ты — часть нашей истории. Ты — часть нашей команды и имеешь прямое отношение ко всему тому, что с ней происходило. Той ночью в Альтесланде мы все стали другими. Я, Мария — лишь Богу известно, как изменилась Мария, — даже Вернер и Фабель. Мы тогда потеряли одного из своих и до сих пор не можем с этим смириться.

— О’кей, — сказал Хенк и, опершись локтями на стол, наклонился к Анне: — Расскажи мне, как это было.

21.30, среда 14 апреля. Эппендорф, Гамбург

Фабелю не надо было искать жилье Хайнца Шнаубера. Он отлично знал Эппендорф, поскольку именно в этом районе размещался Институт судебной медицины. Квартира Шнаубера находилась в одном из элегантных жилых домов девятнадцатого века на аристократичной и модной Ландштрассе.