— Тяпнет еще, зараза! — буркнул он. Бормоча что-то, Егорыч поставил вариться картошку в мундире, достал из погреба банку с консервированными помидорами и тряпкой вытер с нее пыль.

— Теперь можно и за жизнь поговорить, — сказал он. — Ты, сынок, спрашивал, что такое, по моему мнению, русская идея. И вот что я тебе скажу…

— Можно я включу диктофон? — перебил его Дубровский.

— Включай! А я покуда эту штукенцию распузырю, — великодущно разрешил дед Егорыч.

Под вечер они сидели на скамейке перед домом Егорыча. На другой стороне улицы парень в растянутом спортивном трико ремонтировал мопед. Время от времени его кусали комары, и он сгоряча шлепал по ним испачканной ладонью, отчего на плечах и спине у него возникали черные отпечатки.

— Жизнь наша деревенская какая? Непростая жизнь! — горько говорил Егорыч, взлохматив бороду. — Видишь луг? Мне в позапрошлом годе на нем гектар земли дали.

— Гектар земли? Да что вы говорите? Выходит, вы теперь землевладелец? — Семен Маркович затолкал в диктофон кассету.

— А то как же! Некоторые и так и сяк уже подкатывали: «Продай!» Не-а, моя земля — не продам. У меня другая задумка есть: пущай меня на моем гектаре похоронят. Место хорошее, сухое, простор есть. Как думаешь: разрешат? — И дед Егорыч торжествующе сощурился на своего гостя.

Семен Маркович вздрогнул. Ему почему-то не понравилось, что Егорыч заговорил о смерти. И не потому не поправилось, что здоровье старика было ему важно, а по какой-то иной, смутной причине.

— Да куда вам, дедушка! Рано еще об этом думать, — через силу улыбнулся Дубровин.

— Куда ж рано: почитай что семьдесят три годка! — не без смака произнес дед и поставил на деревянный с гнильцой столик два стакана. — Ну что, еще по семь бульков? — предложил он.

— По семь чего? — не понял Семен Маркович.

— Бульков, — повторил Егорыч. — Бульк, бульк, бульк —. пузырики видишь? Всего в полной бутылке двадцать один бульк. Не слышал разве?

— А если выливать быстрее? — спросил ошарашенный Семен Маркович.

— То и булькается быстрее… — лукаво прищурился дед и, зачихав от смеха, хлопнул Дубровина по коленке.

Семен Маркович посмотрел, включен ли диктофон. Он заранее предвкушал, как эта деталь оживит его лекцию.

Они выпили по семь бульков, потом еще по три, и последний бульк Семен Маркович пролил на столик, когда попытался его подсчитать.

— Убить тебя мало за то, что водку пролил, — захихикал дед Егорыч.

На веранде охмелевший Дубровин прилег на истертый диванчик, заплатанный плед на котором изображал дам и кавалеров, прогуливающихся в парке. Дед Егорыч, кашляя, возился за стеной. Семен Маркович смотрел на спинку дивана, и ему казалось, что дамы и кавалеры вот-вот сойдут с нее и, перешагнув через него, пойдут по комнате.

Дубровин вспомнил, что нужно раздеться и вставить в зарядное устройство батарейки, но мысли эти были вялые, прыгающие. Дамы и кавалеры скользили вдоль потолка и делали реверансы, дед Егорыч шумно плевал за стеной в рукомойник, и Семен Маркович уснул.

Уже под утро ему привиделась короткая цепочка не то овалов, не то шаров, плывущая по небу на фоне звезд. Шары чередовались, шевелились, и один из шаров внезапно показался Дубровину похожим на него самого. «Что бы это значило по Фрейду? Женское лоно? Всемирный эрос?» — задумался во сне Семен Маркович.

Когда Дубровин вышел из дома, дед Егорыч уже давно встал и ковырялся в огороде. Заметив квартиранта, он махнул ему рукой и снова уткнулся в грядку.

— Молодой картохи к завтраку копну, — проворчал он. Их завтрак напоминал вчерашний ужин: картошка в мундире, лук и несколько сваренных вкрутую яиц.

— Голова-то не трещит со вчерашнего? — сочувственно спросилЕгорыч.

Дубровин запил чаем холодное яйцо и помотал головой. Какие тут деревеньки поблизости есть? — спросил он.

— В Титовку нынче не ходи. А вот в Гнильское можно… Бабка там одна живет, дряхлая, почитай лет девяносто. Травы знает, от порчи заговаривает. Поговори с ней.

— А до Гнильского далеко?

— Куда там далеко! Гнильское, почитай, отсюда видать. Выйдешь за калитку и прямком через луг.

— А как зовут бабку?

— Ильинична. До пекарни дойдешь — второй дом, да там ее каждый знает.

Семен Маркович вышел за калитку. Похоже, день собирался жаркий, парило сильно, хотя пока и не распогодилось. С середины поля отчетливо было видно Гнильское — домов двадцать, выстроившихся в ряд. Мимо них по дороге ехал трактор, и дома пропадали в поднимаемой им пыли.

Тонконогая девчонка, качающаяся на привязанной к дереву тарзанке, указала ему на дом бабки Ильиничны.

— Вы запойный? К ней часто запойные ходят! — крикнула она, повисая вниз головой.

Дубровин вошел на веранду, где на мокрой тряпке во множестве стояли тапки, галоши, сапоги.

— Есть дома кто? Хозяева! — окликнул Семен Маркович. Никто ему не ответил, и он, приподняв марлевую занавеску от мух, заглянул в комнату.

Бабка Ильинична и ее семидесятилетняя дочь Алена сидели на диване и, положив набухшие руки на колени, смотрели телесериал. У Ильиничны на носу были очки с замотанной лейкопластырем дужкой. Она была в теплой поддевке без рукавов, наброшенной поверх ситцевого халата, и шерстяных носках.

Перед женщинами на табурете лежала резиновая мухобойка на длинной деревянной ручке, а рядом, на полу у дивана, стояла большая миска с перезревшей клубникой.

Дубровин слегка озадачился. Он представлял себе деревенскую ведунью совсем иначе — в покосившейся баньке с подвешенными к потолку пучками лечебных трав, шепчущую себе под нос заговоры.

Семен Маркович кашлянул, привлекая внимание старушек:

— Здравствуй, Ильинична, а я к тебе.

— Подожди, пока кино кончится, — ворчливо сказала старуха, покосившись на него из-под очков.

— Я лучше на улице подожду, — сказал Дубровин, смотревший исключительно политические программы и те передачи, которые делали его друзья с телевидения.

— Где хошь! — согласилась Ильинична. Дубровин обогнул дом. За огородом с затянутыми пленкой тепличками он увидел баньку, а за банькой выглядывал угол маленького, сколоченного из старых досок сарайчика.

Рядом послышался хриплый лай. У ржавой железной бочки сидела лохматая дворняга и, склонив голову, изучающе смотрела на Семена Марковича. Дубровин увидел, что по носу пса ползет блоха, и поморщился. Это же надо так запустить собаку!

Дворняга вдруг завиляла хвостом и попробовала поставить передние лапы Семену Марковичу на колено, но тот брезгливо отодвинулся.

— А ну пошел! — закричал он на пса и отправился в глубь огорода.

Семен Маркович прошел мимо баньки и заглянул в пыльное окошко сараюшки. Там ничего не было видно — какие-то тряпки, черенок от лопаты, банки.