— Да.

— Чем бы дитя ни тешилось…

Это я научила ее этому выражению.

Я съехала с дороги на гравийный участок, где прошлой ночью мы с Хеймишем занимались сексом в моей машине. Порадовалась, что машина чужая, а в прикуривателе болтается ароматизированная «елочка».

Мы остановились.

Сара прихлебывала пиво.

— Можешь открыть окна?

— Лучше выйдем, — сказала я.

— Пиво будешь?

— Нет.

Но она все равно сунула вторую банку в карман дубленки.

Когда я встала, ноги подогнулись, и я оступилась, крутанувшись так, что пришлось положить руки на машину, чтобы не упасть. Сара бросилась ко мне.

— Мам, ты в порядке?

Я видела по телевизору детективное шоу, в котором один крутой коп хорошенько прикладывал преступника грудью к крыше машины, так, чтобы громыхнуло. Таков был его фирменный прием. Мы смотрели это шоу вместе с матерью, и всякий раз, когда он так делал, обе хихикали.

— Их называют уголовниками, — сказала мать как-то вечером, и я подумала, сколь редки стали наши светлые мгновения, коли я благодарна даже за тупое телевизионное шоу.

— Я слаба, Сара.

— Слаба? О чем ты?

— Слабый человек, — уточнила я.

И затаила дыхание. Начнем.

— Давай прогуляемся, — предложила я и перешла дорогу.

Я столько раз сюда приезжала, а никогда не ступала на Форше-лейн, но решила, что нам с Сарой надо по ней пройтись. Это была односторонняя дорога в частном владении, полная зияющих рытвин, из которых выглядывали сорняки и бурьян.

— О чем ты говоришь, мам? Притормози.

Она догнала меня с открытой банкой пива в руке.

— Мне надо идти, иначе я не смогу тебе все рассказать.

— Терпеть не могу твою спортивную чепуху. Не заставляй меня накачивать руки.

— Я слаба морально. Но это не бросает тень на тебя и Эмили. Это надо сказать прежде всего.

Сара забежала вперед и повернулась, чтобы загородить мне путь. «Шлиц» вспенилось, и пара капель пролилась на землю.

— Не надо, — попросила я.

— Мам, в чем дело?

— Иди.

— Нет.

Отодвинув ее в сторону, я шагнула чуть влево, чтобы идти дальше. Через мгновение Сара присоединилась ко мне.

— Ладно, я слушаю.

— Я не знаю, с чего начать.

Справа от нас из укрытия кустов выпорхнула стая куропаток. Воздух наполнило хлопанье крыльев.

— Например, с того, как здесь очутился отец?

— Я ему позвонила. Он прилетел из Санта-Барбары прошлой ночью.

— Зачем?

Готовясь, она отхлебнула «Шлица».

Я не могла этого сделать. Пока не могла.

— Помнишь Хеймиша?

— Конечно.

— Я переспала с ним прошлой ночью в своей машине. Два раза. Один раз у него на подъездной дорожке и один раз здесь, где мы припарковались.

— Без брехни? — воскликнула Сара.

— Без брехни.

— С нашим светловолосым божественным безмозглым Хеймишем?

— Да.

— Это твоя моральная слабость? Признаю, не обычное дело, но круто, очень, очень круто.

Мы шли. Форше пошла под уклон после той части дороги, которую мне всегда было видно из машины. Мостовая сменилась грязью.

— Так дело в этом? — спросила Сара.

— Нет.

— А в чем?

— Твоя бабушка умерла.

— Что?

— Она умерла прошлой ночью, и я позвонила твоему отцу.

Сара схватила меня за руку.

— Мам, обалдеть. Ты была рядом?

— Мы не идем, — заметила я.

— Ты была?

— Да.

Сара притянула меня к себе и попыталась обнять. Несмотря на свою родословную, она всегда любила прикосновения. Когда они были подростками, Эмили называла ее «лицесосом» за то, что Сара не знала, когда близко — это слишком близко.

— Ты кожа да кости, — поразилась она.

Я отстранилась и посмотрела на нее. Глаза стали наполняться слезами, что вот-вот прольются.

— А ты мое прекрасное дитя, — выдохнула я.

— Мам, все в порядке. Ты все для нее сделала.

Она протянула мне пиво, но я покачала головой.

— Я убила ее, Сара.

— Ну и глупо. Она присосалась к тебе, как пиявка.

— Не надо.

— Извини. Мне жаль, что она умерла, но признай, ты принесла себя ей в жертву.

— Ты не понимаешь.

Я вывернулась из ее объятий и посмотрела назад, на машину. Мы так углубились в ложбину, что главной дороги стало не видно.

Пшеница и ячмень росли на полях. Я всю жизнь провела среди них, и они оставались для меня лишь кусками земли разного цвета, были хороши лишь постольку, поскольку не были застроены домами. Я никогда не видела живого фермера.

— Послушай. Мне жаль. Я знаю, ты любила ее, но мы с Эмили обе считаем, что это из-за нее у тебя никогда не было жизни.

— У меня была жизнь, — возразила я. — У меня были вы двое.

Она замерла.

— Папа приехал в такую даль, потому что бабушка умерла?

У нее в голове что-то щелкнуло.

— Да.

— Он же ненавидел ее.

— Не поэтому, — сказала я.

— А почему?

— Я пытаюсь тебе сказать. Потому что я, — я указала на себя в ожидании удара, — убила ее.

До нее стало доходить. Я не могла прогнать беду прочь. Для этой раны нет анестетика, нет успокаивающей мази или аэрозоля.

— Ты — что?

— Я задушила ее полотенцем для рук.

Сара попятилась от меня и уронила пивную банку.

— Она ничего толком не соображала.

Я вспомнила, как мать глядела на меня, как ее рубиновые кольца сверкали в свете фонаря на крыльце, с каким звуком треснул ее нос.

— Не думаю, чтобы она вообще узнала меня.

— Замолчи, — сказала Сара.

— Полиция расследует дело. Миссис Левертон умерла сегодня утром, после того как ее увезли на «скорой».

— Мам, заткнись! Что ты несешь?

— Что я убила свою мать.

Сара подняла пивную банку и направилась обратно к машине.

— Сара, — сказала я, — это не все.