«Как приеду, построю для неё дом. В месте самом красивом, на берегу реки. И дом этот будет богаче и больше моего, пусть жена злится».

Не мог он спокойно сидеть и есть, когда казалось ему, что его Бригитт кто-то обижает. Пусть и безуспешно. Даже аппетит пропал у него. Хотя только что был голоден.

Чтобы успокоиться, взял письмо от архиепископа. Начал читать.

Ну, тут сплошные похвалы да восхваления были. Уже знал хитрец, как дело было. Старый льстец знал, как тешить душу всякого воина. Восхищался курфюрст его победой над мужичьём, что было непобедимо два года кряду до него. Волков даже усмехнулся, когда прочитал про себя, что он «подобен Александру, Юлию и Карлу». А ещё архиепископ благодарил Волкова, что вразумил купчишек из Фринланда и заставил их идти к своему господину на поклон. Также князь божий просил и дальше притеснять подлецов. Не давать им продыху, а то и грабить их при случае. И ещё просил архиепископ кавалера быть к нему при всякой возможности, чтобы мог он обнять его по-отечески.

Чуть-чуть это письмо отвлекло его от тревожных мыслей о Бригитт, и он взялся за письмо от графини.

«Любезный брат мой, здоровья вам желаю на долгие лета. Думы мои подтвердились, Господь меня милостью не оставил, хочу сообщить вам, что я снова беременна, — у кавалера аж лицо вытянулось: „И эта брюхата?! Жена, Бригитт, а теперь и графиня? Надеюсь, это герцог постарался“. Он начал читать дальше. — Герцог при дворе после ремонта отвёл мне покои, покои хороши: с окнами большими, с камином и нужником, наконец покои у меня есть, что меня достойны. А слуг Его Высочество назначил всего двух, коих мне мало, так как конюха у меня нет и камердинера тоже, а есть лишь девки, что при мне и при моих покоях состоят. Я уж герцога просила, но он на скудость казны пеняет. А мебель у меня не новая, и платья другие нужны, уж те, в каких я приехала, в Вильбурге давно не носят, посему была бы рада я, если бы вы мне, брат, от щедрот своих хоть малую мзду жаловали. Хоть тысячи две, а лучше три талеров прислали бы. — „Три тысячи! Ох и нагла графиня, забыла, что зуб ей телок в хлеву выбил, где она ночевала по детству“. — А про вас при дворе говорят много, и говорят, что воин вы изрядный и, наверное, поможете маршалу какому-то мужиков одолеть. — „Давно писала, ещё не знала, что мужиков я побил“. — А тут приехал ваш и мой недруг, граф. Герцог его принимал. Знаю, что они про вас говорили, так как человек, что прислуживал им за столом, про вас от них слыхал. А меня туда герцог не позвал, хотя всегда на обеды и ужины зовёт.

С мольбами за вас, сестра ваша

графиня Брунхильда фон Мален».

«Вот курица, про всякую дурь, про платья да про хлопов своих целый лист исписала, а про главное, про визит графа, всего одна строка! Баба, что с неё взять. Красоты сама редкостной, а мозги как у прочих баб. А денег всё-таки придётся ей послать. Не то, что просит, но монет пятьсот придётся».

Вот как тут ему тревожиться перестать? Пока он воюет, враги его времени не теряют, затевают что-то. Да, и слава, и особенно деньги ему теперь совсем не помешают. И ещё больше ему помехой не будет свой епископ в городе Малене. Последним он взял письмо жены. Писала она то, что всякая женщина глупая может написать. Мол, всё за него молится. И ждёт с войны. И Бригитт ей докучает. И холопы непослушны. Читал он всё это без интереса, единственное, на чём остановился, так это на том, что бремя её проходит, и чрево её велико, как Господом положено, что теперь её и не тошнит больше, и что роды будут в начале сентября, коли Бог назначит. И что монахиня говорит, что первенец её будет мальчик.

Волков положил письмо на стол. Ночь уже на дворе глубокая, лагерь спит, девки с солдатами не гуляют, тихо. Только сержанты окликают караульных вдали. К ужину он почти не прикоснулся, а просил Гюнтера принести бумагу и чернила. А как надобное было принесено, принялся писать. И первое письмо, конечно, писал ей. Милой сердцу Бригитт.

Вилли пришёл на заре за деньгами. Взял сто сорок четыре монеты и уехал в Нойнсбург за мушкетами, ему не терпелось попробовать оружие, что делал другой мастер. Заодно прихватил все письма, что кавалер написал ночью. Волков сел завтракать, и тут ему доложили, что к нему пришли купцы.

— Что за купцы? — спросил он, отламывая горячего хлеба и глядя, как Гюнтер наливает ему чёрной ароматной жижи в супную чашку.

— Купцы из Рункеля, как они говорят, — отвечал ему сержант Хайценггер.

Волков подумал, что они пришли жаловаться на грабёж, что им устроили ландскнехты, и решил их не принимать, но тут сержант добавил:

— Говорят, что по делу о серебре.

— О серебре? — удивился генерал. Он щипцами колол сахар и маленькие кусочки его бросал в чашку с кофе.

«Уж не хозяева ли нашлись на моё серебро?»

— Ладно, зови.

Купчишки были знатные. Сразу видно, не нищие, хотя жили в маленьком городке. Три купца из гильдии менял, а ещё один был выборный глава коммуны восточного Рункеля. Волков уже готовился услышать, что серебро они потеряли, нытьё и просьбы возвратить, но старший из купцов сказал:

— Слух ходит, что вы, господин генерал, серебро эксонское нашли.

А Волков на это ничего не говорит. Мало ли какие слухи ходят.

— Вот мы и пришли, чтобы у вас его купить, — продолжает купец.

— Ах купить? — кавалер даже обрадовался. — Что ж, назначьте цену.

Времени у него не было, он хотел закончить и дело это, и завтрак побыстрее, чтобы пойти на берег, где Максимилиан уже снова вылавливал серебро.

Купцы переглянулись, старший говорит:

— Думаем, дать вам за пуд восемнадцать эгемских золотых крон.

И говорит он это так, как будто какое-то богатство предлагает Волкову задаром. Даже палец для многозначительности поднял вверх:

«… восемнадцать эгемских золотых крон».

Уж что-что, а считать Волков умел хорошо. Пусть даже эгемская крона и тяжелее гульдена, а слитки серебра — это далеко ещё не талеры Ребенрее, тем не менее это был форменный грабёж.

— Уж видно вы меня, господа купцы, совсем за болвана держите, — отвечает им генерал с усмешкой.

— Отчего же у вас такие мысли о нас? — удивлялись купцы.

«Оттого, что вы чёртовы жулики; знай я, каковы вы, так я, может, вместе с ландскнехтами вашу мошну потряс бы, как в молодости».

Волков чуть помолчал, а потом и всё объяснил:

— От знаний, господа купцы, от знаний. А знания мои мне говорят: из одного пуда серебра можно отчеканить без малого две тысячи талеров Ребенрее, а за двадцать семь талеров мне любой меняла в Вильбурге даст гульден. Пусть даже гульден и легче кроны на часть десятую, всё равно получается, что пуд серебра, даже по цене щедрой, стоит крон пятьдесят пять, а то и шестьдесят, но никак не восемнадцать. Вот оттого и кажется мне, что вы меня, господа купцы, за болвана держите.